Пространство и время - Георгий Викторович Баженов

в темноте это нравится — любо-дорого, а как чуть до дела — так даже бравые солдаты деру дают… Ну, не умора, отец?

— Нет, я все-таки вас не пойму. — Отец сосредоточенно, почти сердито нахмурился. — Вы, если со мной шутите, так и скажите, а то я для шуток уже староват, не сразу понимаю. Вот так…

— Верно, отец! Пусть говорит прямо, — не унималась Томка. — Солдат ты в конце концов или не солдат, а, Ипашка?

— Я солдат, — кивнул Ипатьев и сглотнул слюну. — В общем, дело было так, Иван Алексеевич, я в городе был у Тамары, я вам рассказывал.

— А все рассказал-то? — продолжала вставлять насмешливое словцо Томка.

— Не все рассказал, это точно. Главное, Иван Алексеевич, — Ипатьев мучительно подбирал слова, — я вашей дочери Тамаре, значит… это, предложение сделал…

— А я что? — все спрашивала Томка.

— А она, значит… она вот телеграмму прислала мне… встречай, мол.

— Та-ак… — протянул отец и поочередно оглядел Ипатьева и Томку. — Выходит, это всерьез у вас? Слышишь, Тамара?

— А ты у него спроси. Он тебе не все рассказывает. Он там кое-что опускает… Ипаша, ты почему не все рассказываешь-то?

— Ну, знаешь! — вдруг со всего маха хлопнул Ипатьев по столу и вскочил со своего места. — Поиздевалась — и хватит! С меня будет! Может, я не такой какой, но я не позволю… слышишь?!

— Видал, отец, уже отказывается от меня. Ну и жених. А ты при отце-то просил меня в жены идти? Ты вот при нем попроси, он — отец мой, при нем услышать надо…

Гена Ипатьев стоял красный как рак, ему было стыдно за себя — вспылил при хорошем человеке, а при чем тут ее отец, он ведь и в самом деле ничего не знает…

— Так что же ты? — подталкивала Томка Ипатьева.

— Ты всерьез со мной? — затравленно спросил Ипатьев.

— А ты?

— Ну, смотри… — многозначительно произнес Ипатьев. — Иван Алексеевич, не знаю; как это делается, короче говоря — прошу руки вашей дочери. Если она, конечно, согласна, — поспешно добавил он.

Отец Томки надолго закашлялся, что-то там внутри у него булькало и хлюпало, наконец он спросил у Томки:

— Ну что, согласна ты или нет?

— Что ж у меня-то не спросит сначала? Чего за твою спину прячется?

— Ну, я это… — пробормотал Ипатьев. — Тамара, я тебе говорил… выходи за меня замуж. А?

— А про любовь-то где?! Где про любовь хотя бы слово?! — Казалось, Томка даже разозлилась, когда говорила это, и главное — совсем усмехаться перестала.

— Ты же знаешь… — снова замямлил Ипатьев. — Люблю тебя. Сколько раз говорил и писал…

— Любишь? — спросила Томка. — Люблю, — подтвердил Ипатьев.

— Ну, смотри… чтоб потом не отказывался, что сам решил жениться на мне. По любви. Понял?

— Понял, — кивнул Ипатьев.

— Слышал, отец? — Томка развернулась на стуле в сторону отца. — Любит он меня. И по любви хочет жениться. А раз так — я согласна.

— Тамара! — погрозил отец пальцем. — Только ты смотри у меня! Это дело серьезное. На всю жизнь!

— Ну, это глупости, отец. Сейчас время другое, сейчас скоростные методы.

— Чего? — грозно закашлялся отец.

— А то. Как разлюбишь — к чему и жить тогда? Верно, Ипаша?

— Не знаю даже, — искренне признался Ипатьев.

— Нет, ты это смотри у меня! Такие настроения брось. Вот как сказали сейчас, так тому и быть. На долгую жизнь.

— Ладно, отец, давай выпьем, что ли. За наше счастье.

— Это правильно. За счастье надо выпить. — И, чокнувшись, они выпили наконец в первый раз за сегодняшний день — за все вместе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В медицинский Томка провалилась. В школе она училась средне и не особенно надеялась поступить, но уж такая у нее была мечта — стать врачом. Началось это еще в детстве — жалела отца, когда он подолгу лежал то с воспалением легких, то с хроническим радикулитом, и тогда она не раз давала себе клятву: вырасту — обязательно стану врачом, научусь лечить все болезни, чтобы отец никогда не кашлял, не мучился ни с поясницей, ни с ногами. А когда и мать стала пить часто, Томка еще больше укрепилась в своем решении — хоть бы отраву, что ли, какую выдумать, чтобы выпил — и тошно тебе до смерти, и уж больше никогда не потянешься к рюмке… Так что, убегая из дома, она не просто убегала и, как дура, не знала, куда едет и что будет делать, наоборот — все знала. И даже время для своего бегства словно специально подгадала — как раз должны были начаться вступительные экзамены, а документы в медицинский она послала давно, почти сразу после выпускного вечера.

Возвращаться домой сил не было; да и куда, для чего возвращаться? Опять начнется вся эта беспросветная, непонятная, в ругани и в ссорах жизнь. Для чего?

Томка решила: лучше синица в руках, чем журавль в небе, — поступила в медицинское училище, на фармацевтическое отделение. И осталась в городе…

На ноябрьские праздники выпал первый снег. С утра над крышами домов поднялось большое красное солнце, ударил легкий морозец, лужицы за окнами затянулись тонким, почти слюдяным на вид ледком, и все в природе словно замерло в ожидании какого-то хорошего и доброго события. И правда — снег пошел как бы сам собой, естественно, просто, словно шел он так давным-давно, не первый день и не первый месяц, и снежинки были крупные, легкие, пушистые, а совсем не игольчатые, звонкие или колючие, как бывает, когда снег начинается сразу после ненастных дней и дождей, когда все вокруг расползалось от грязи и кашеобразной жижицы. Нет, это был тот самый снег, которого ждешь, если уж соскучился по зиме, — парение чистых мохнатых снежинок за окном, наполняющее тебя грустью и легким ожиданием, и в то же время на душе у тебя светло, покойно и празднично. Ты думаешь: снежинки — из облаков, но как же это так — из облаков?! как они образуются именно такими, снеговыми, а не другими какими-нибудь? и почему они такие легкие и пушистые? И хотя все тебе понятно, как будто понятно, любой скептик тебе объяснит: оттуда, мол, сверху все это, обыденно и просто, а ты тут сказки-вздохи сочиняешь, выдумываешь блажь разную, — хотя все это понятно, а все-таки, если подумать, понятного здесь очень мало.

Идет первый снег…

Томка, подперев ладонями лицо, сидит у окна в общежитии и готова смотреть на беспорядочное мельтешение снежинок сколько угодно — такая это завораживающая, успокаивающая картина. Томка сидит и будто пишет сейчас письмо Генке Ипатьеву в армию. В мареве снежинок, во-о-он там, сзади — видишь? — просвечивают, как на экране, стволы берез — словно белые блестящие свечки, а