Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями - Курт Воннегут

Розуотер — фамилия вымышленная. До того как Джон решил так прозываться, никаких Розуотеров в Англии не было. По-настоящему его звали Грэхем. Он был младшим из пятерых сыновей Джеймса Грэхема, пятого графа и первого маркиза Монтроза. Новая фамилия понадобилась ему в связи с тем, что Джеймс Грэхем был вождем роялистов, а роялистов к тому времени разбили. За Джеймсом числилось много всяких романтических выходок — однажды он переоделся и отправился в Шотландию, в горы, сколотил там небольшой отряд головорезов и учинил шесть кровавых расправ над превосходящими силами пресвитерианской армии, действовавшей в низинах во главе с Арчибальдом Кемпбеллом, восьмым графом Эрджиллом. Кроме всего прочего, Джеймс был поэт. Таким образом, все Розуотеры на самом деле Грэхемы, и в жилах их течет кровь шотландских аристократов. В 1650 году Джеймса повесили».

Бедняга Фред глазам своим не верил — это он-то в родстве с такими знаменитостями! На ногах у него как раз были носки с маркой «Эрджилл», и он задрал брюки, чтобы взглянуть на них. Теперь это название зазвучало для него на новый лад.

— Один нз моих предков, — сказал он себе, — шесть раз отлупил этого графа Эрджилла! — Тут Фред заметил, что куда сильней расшиб ногу об стол, чем думал: кровь из ссадины стекала прямо на «эрджиллы».

Он стал читать дальше.

«Третий сын Джорджа Розуотера — Фредерик — и был предком Розуотеров из Род-Айленда. Нам о нем известно только то, что его сын по имени Джордж был первым Розуотером, покинувшим острова. Джордж приехал в Лондон в 1700 году и открыл там цветочную лавку. У него было два сына — младшего, Джона, в 1731 году посадили в тюрьму за долги. В 1732 году его выкупил Джеймс Э. Оглеторп, который согласился заплатить его долги — при условии, что Джон отправится с ним в Джорджию. Джону предстояло быть главным садоводом этой экспедиции, которая собиралась сажать тутовые деревья и наладить производство шелка. Джоя Розуотер со временем сделался также главным архитектором, и по его плану выстроили город, который потом назвали Саванной. В 1742 году Джон был тяжело ранен в битве с испанцами».

Начитавшись про находчивость и доблесть своих предков, плотью от плоти которых был он сам, Фред пришел в такое ликование, что ему захотелось сейчас же, сию минуту рассказать обо всем жене. Но он и мысли не допускал о том, чтобы унести драгоценную рукопись наверх. Нет уж, пусть она лежит здесь, пусть Кэролайн изволит сама сюда спуститься.

Фред одним рывком сдернул с жены покрывало, что, несомненно, явилось самым дерзким и самым бесстыдным сексуальным порывом за все годы их супружеской жизни, объявил Кэролайн, что его фамилия Грэхем, что его предок основал Саванну, и велел ей немедленно следовать за ним в подвал.

* * *

Кэролайн, как в тумане, зашлепала за Фредом вниз по лестнице. Он показал ей рукопись и сделал краткое сообщение об истории Розуотеров из Род-Айленда, вплоть до битвы с испанцами.

— Я хочу сказать, — добавил он, — что мы тоже не какие-нибудь обсевки. Мне до смерти надоело все время делать вид, будто мы — ничто.

— Мне такое и в голову не приходило.

— Ты делала вид, будто я ничто.

Эти убийственно правдивые слова вырвались у Фреда случайно. Справедливость их ошеломила обоих.

— Ты знаешь, о чем я, — продолжал Фред. Он заторопился, запинаясь и подыскивая слова, ведь раньше ему никогда не приходилось излагать горькие истины, а сказать надо было еще многое.

— Эти чванливые ублюдки, кем ты так восторгаешься… да по сравнению с нами, по сравнению со мной… Хотел бы я посмотреть, сколько они назовут предков, которые потягались бы с моими! Я всегда считал, что только дураки хвастают своей родословной, но, клянусь богом, если кто захочет равняться со мной, я теперь любому ткну в нос моих предков! И хватит извиняться!

— О чем ты? Ничего не понимаю!

— Другие говорят: «Здравствуйте», «До свидания». А мы только одно и твердим, что бы ни делали: «Ах, извините! Ах, простите!»

Он воздел руки к небу.

— Хватит извиняться! Мы бедняки? Да, бедняки! Но мы же в Америке! А Америка — это единственное место в нашем несчастном мире, где людям не надо извиняться за то, что они бедные. В Америке должны спрашивать: «А что этот парень, он хороший гражданин? Честный? С работой справляется?»

Пухлыми руками Фред поднял рукопись и погрозил ею бедной Кэролайн.

— Прежде Розуотеры из Род-Айленда были энергичные и предприимчивые. Такими они будут и впредь, — заявил он. — У одних Розуотеров есть деньги, у других нет, но бог свидетель — они сыграли свою роль в истории. Хватит извиняться!

Ему удалось убедить Кэролайн. Людям напористым это всегда удавалось без труда. Она совсем обалдела и взирала на него с боязливым почтением.

— Знаешь, что написано над входом в Национальный архив в Вашингтоне?

— Нет, — призналась она.

— Прошлое — пролог будущего.

— Да ну?

— Именно, — ответил Фред. — А теперь давай вместе прочтем историю Розуотеров из Род-Айленда, и чем черт не шутит: если мы постараемся хоть немножко гордиться друг другом, хоть немножко друг другу доверять, может, нам удастся наладить нашу жизнь.

Она покорно кивнула.

* * *

Вторая страница рукописи заканчивалась упоминанием об участии Джона Розуотера в битве с испанцами. Фред поддел пальцем уголок страницы и торжественно приподнял ее, спеша узнать про дальнейшие чудеса.

Но рукопись на этом обрывалась. Всю сердцевину истории Розуотеров выели муравьи. Они и сейчас копошились внутри, грязно-синие, осоловелые от обжорства.

Когда Кэролайн, содрогаясь от гадливости, карабкалась по лестнице вон из подвала, Фред понял, что и в самом деле пришло время умереть. Приготовить себе петлю он мог даже с закрытыми глазами, и он взялся завязывать конец бельевой веревки. Потом вскарабкался на стул, привязал другой конец двойным морским узлом к водопроводной трубе и попробовал, прочно ли.

Он как раз просовывал голову в петлю, когда Франклин закричал сверху, что его кто-то спрашивает. Этот кто-то, а именно Норман Мушари, не дожидаясь приглашения, уже спускался в подвал, волоча по ступеням засаленный, перевязанный ремнями, скособоченный портфель.

Фред поспешно слез со стула — ему не хотелось, чтоб его застали за таким деликатным делом, как добровольное расставание с жизнью.

— В чем дело? — спросил он Мушари.

— Мистер Розуотер?

— В чем дело?

— Сэр, в эту самую минуту ваши родственники из Индианы лишают вас и вашу семью прав, принадлежащих вам от рождения, отнимают у вас миллионы и миллионы долларов. Я прибыл сюда, чтобы предложить вам сравнительно дешевую и простую юридическую операцию, которая сделает эти миллионы вашими.

Фред лишился чувств.

ГЛАВА 12

* * *

Прошло два дня. Элиоту уже пора было отправляться к пилгородской кофейне, чтобы сесть там в автобус дальнего следования «Борзая» и ехать в Индианаполис для встречи с Сильвией — в ресторане «Синяя птица». Наступил полдень. Элиот еще спал. Ночью у него творилось черт знает что: беспрерывно звонил телефон, да еще поминутно являлись посетители, и большинство из них — пьяные.

В Розуотере царила паника. И как ни старался Элиот разуверить своих подопечных, они не сомневались, что он покидает их навсегда.

* * *

На улице зашлись лаем собаки. Они со всех сторон сбегались к пожарному управлению, чтобы приветствовать своего любимца Делберта Пича — известного на весь город пьяницу. Его упорные старания потерять человеческий облик и особачиться вызывали у них бурный восторг. Пич ввалился в дом, где помещалась контора Элиота, захлопнул дверь перед носом своих лучших друзей и начал взбираться по лестнице, распевая во все горло.

— Надумаете вы сюда возвращаться или нет, мистер Розуотер, вот вам подарочек на дорогу — хорошая новость!

— Что же это за новость, мистер Пич?

— Десять минут назад я бросил пить. Завязал навсегда. Вот какой у меня для вас подарок!

* * *

У края тротуара под окнами Элиота остановился черный «крайслер» модели «Империал» с шофером за рулем. Шофер распахнул заднюю дверцу. С трудом разминая старые кости, из машины вылез Листер Эймс Розуотер, сенатор от штата Индиана. Его никто не встречал.

Кряхтя, он стал подниматься по лестнице. В прежние дни столь унизительное карабканье было не в его стиле. Сенатор ужасно постарел и хотел, чтоб все видели, как он ужасно постарел. Он постучался в дверь конторы Элиота, чего почти никто никогда не делал, и осведомился, можно ли войти. Элиот, все еще в длинных, сохранившихся у него со времен войны, памятных кальсонах, бросился к отцу и обнял его.

— Отец! Вот приятная неожиданность!

— Явиться сюда мне было нелегко.

— Но, надеюсь, ты не сомневался, что здесь тебе будут рады.