За чудесным зерном - З Валентин

С отвращением вытряхивая из своей рубашки жуков, Витя спросил Веселова:

— Иван Викентьевич, зачем это у них на лапках волосики пучками растут?

— Ишь, какие глаза у тебя зоркие, — заметил Веселов. — Эти пучки волос спасают жуков от врагов. Жуки, как веником, разгребают ими песок и зарываются в него. У некоторых жуков ноги вооружены зубцами вроде лопаток.

— Значит, специальные ноги — на заказ? — рассмеялся Витя.

— Вот именно, на заказ. Вообще советую обратить внимание на ноги жителей песчаных пустынь. У мелких животных, грызунов — те же мохнатые пучки волос и крепкие когти, чтобы быстрее зарываться в песок. У некоторых животных широко расставленные пальцы соединены кожей, у других на пальцах есть роговые гребешки, и животные бегают, как на лыжах, не проваливаясь в зыбком песке. А из крупных животных самый приспособленный для жизни

в пустыне — верблюд.

— О, я знаю, иногда люди в пустыне надевают обувь из цельной верблюжьей лапы, вместе с копытом и кожей.

— Совершенно верно. У верблюда необыкновенно широкие копыта; он ловко шагает по песку. В некоторых местностях туркестанские пастухи пользуются «верблюжьими башмаками». Но откуда ты это знаешь?

Витя не отвечал. Иван Викентьевич решил, что мальчик засыпает. Подбросив в огонь веток, Веселов лег рядом с давно спавшим Тышковским.

Но Витя не спал. Он вспомнил о том, что про верблюжью обувь когда–то рассказывал Халим, вспомнил о Ковы- лях, об отце…

А тут песок, и в нем тысячи жуков. Даже Кости нет около. Вите взгрустнулось, но он успел лишь раз глубоко вздохнуть и крепко уснул.

ГЛАВА XV

«Милый Костя, три дня живу в кибитке, наш хозяин ухаживает за нами, кормит, — нет, не кормит, а откармливает, словно собирается нас зарезать на обед. И поит нас знаменитым «кокчаем». Ты уже пробовал в Мерве этот зеленый чай. Ну, уж и дуют его здешние жители! Я не могу сладить с его непомерным количеством. Вдобавок я разбил три «пиалы»: ужасно неудобно пить из этих чашек без ручек. Настоящие полоскательницы!

Вчера утром я здорово напугался: ко мне в постель залезла фаланга. Я заорал во всю глотку. Четверо черноглазых малышей, которые до сих пор смирно меня рассматривали, присоединились ко мне. Они тоже испугались паука. Иван Викентьевич говорит, что фаланги не ядовиты. Я ему верю, но что за мерзкая наружность у них! Кажется, все туркмены их любят не больше моего. По крайней мере, у Алтун — Башика — нашего хозяина — был такой вид, словно ему хотелось подобрать повыше халат и вскарабкаться

на шкаф.

К сожалению, шкафов здесь нет; убранство туркменской кибитки: кошмы, ковры, подушки, одеяла. Все это лежит на полу. Столики такие низенькие, что можно есть чуть ли не лежа на животе. Свои парадные платья туркмены прячут в сундуки. Как видишь, очень высоко не влезешь не только от фаланги, но и от ядовитого паука–ка- ракурта. А каракурт ядовит, — с этим согласен и товарищ Веселов.

Тышковский бродит по аулу, обмеряет жителям головы, рассматривает их жилища, их сельскохозяйственные орудия и расспрашивает стариков об их дедушках и прадедушках. Я у него за переводчика.

Иван Викентьевич почти все время проводит в охоте за всякой всячиной. Он уверяет, что тут водятся антилопы — сайги, каракуйрюки — животные вроде диких коз, а также дикие ослы — куланы. Все эти животные такие проворные, что не поленятся за сотню километров прибежать на водопой. Только такие быстроногие животные и могут жить в здешних сухих местах.

Может быть, из–за их проворности я до сих пор и не видал еще даже кончика хвоста дикой козы.

Кроме таких скороходов, в здешних местах могут существовать животные, которые почти не пьют и не потеют. Поэтому здесь уйма пресмыкающихся, у которых нет потовых желез и которые почти не теряют внутреннюю влагу. Вот лягушка, которая потеет, не может здесь жить, и я ей вполне сочувствую. Здесь так жарко, что дождь испаряется прежде, чем успеет коснуться раскаленной земли. Впрочем, дожди летом бывают очень редко.

Растения приспособляются — не хуже животных — к местному климату. У некоторых нет листьев, чтобы не испарялась влага, а вместо листьев у них чешуйки или колючки. Один только верблюд ест эти колючки. У других растений есть маленькие листочки: например, у здешней акации. Ее называют «заячья кость» — куян–сюек — из–за очень крепкой древесины. Листочки ее покрыты пухом, который задерживает испарение. А некоторые растения сохраняют влагу, потому что их зелень покрыта налетом соли или летучего масла.

Куян–сюек еще интересна вот чем: когда ветер выдует песок из–под ее корней, дерево склоняется верхушкой до самой земли, пускает новые корни и переселяется на другое место.

А кустарник «кандым» пускается на такую хитрость, чтобы его не засыпал песок: редкие веточки у него настолько широко расставлены, что песок проходит сквозь «кандым», как сквозь растопыренные пальцы.

Все эти растения — верблюжья радость, а для человека они хороши тем, что своими корнями задерживают движение песка, которого здесь невероятное количество. Я спрашивал Ивана Викентьевича, отчего это. Он говорит оттого, что здесь летом жара доходит до 60 градусов, а зимой — лютые морозы в 40 градусов. При таком режиме ни одна горная порода не может выдержать и рассыпается в песок и пыль, а ветер носит пыль по всему краю, пока ее не задержат горы или высокие деревья оазиса. Тогда пыль оседает и уплотняется в плодородный лёсс. Земля здесь богатая.

Здешние жители разводят хлопок — это ты сам знаешь. А полей здесь почти нет. Туркменам гораздо выгоднее разводить на орошенной земле хлопок. В Узбекистане полей больше, так как там и воды больше. Зато здесь разводят очень много овец. Сейчас они кормятся в горах, а через месяц их пригонят обратно к аулу.

Я видел, как из овечьей шерсти туркменки делают ковры. Здесь в юртах попадаются ковры, которым по сто и по двести лет, а краски на них так и горят. Такими коврами хозяева очень гордятся, и немудрено: ведь их ткут годами, краску для них приготовляют специальную, которая не выгорает, не линяет, а шерсть для ковров берут от самых лучших овец.

Спрашивал я и так и этак про нашу пшеницу. Никто ничего не знает. Все–таки я взял отсюда образцы зерен: может быть пригодятся»…

На этом месте Витя остановился, облизнул карандаш и хотел продолжать. Он сидел в кибитке, свет в которую проходил через отверстие в потолке. Было слышно, как в ауле лаяли собаки, кричал осел, разговаривали на улице люди. Из–за спущенной над входным отверстием кошмы раздался голос Тышковского:

— Время!