Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo"

Наверное, именно сейчас я больше всего похожа на умалишённую.

***

Толпа мужчин, вломившаяся в дом, застыла на пороге, будучи не в силах сдвинуться с места от увиденного. Женская фигура, что сперва показалась всем до боли знакомой, парила в воздухе, окружённая чёрной мглой, что скручивалась в тоненькие ниточки и широкие атласные ленты, обвивая молодую девицу. Точнее, её жуткое подобие.

Влад крепко схватился за рукоять меча и сделал аккуратный шаг вперёд, оглядывая лежащие трупы стражников быстро, стараясь не задерживаться на них, чтобы дальше наблюдать за парящим женским телом, на котором так нелепо развивалось бело окровавленное платье. Он не отрывал от девушки взгляда, стараясь в её измученных чертах найти то, что больше всего любил когда-то. Стражники смотрели лишь чёрными впадинами вместо глаз, что по краям словно были обрамлены обугленной каёмочкой, а на их ушах виднелись струйки запекшейся крови. В доме стоял зловонный отвратный запах гнили.

Султан Мурад чувствовал, с какой невероятной скоростью по жилам разгоняется страх, пуская по спине предательский холодный озноб. Он год утратил на поиски племянницы, чтобы полностью отчаяться и убедить себя в том, что её больше нет в живых и вряд ли он когда-либо сумеет лицезреть её миловидный лик или услышать чудный голосок. Сейчас же она предстала перед ним худшим ночным кошмаром, от которого немели пальцы, а страх медленно поедал всё тело, кусочек за кусочком. не оставляя ничего: короткие волосы выглядели так, словно их ей вырывали, переломанная рука была вывернута до отвращения неправильно, обгоревшие пальцы, кои будто облили раскалённой магмой, скрывались за чёрной окружавшей её дымкой. Лале сильно исхудала, на теле сияли кровоточащие ссадины и раны, открытые, тошнотворные. На руке не было куска мяса, словно дикий зверь напал на неё и всё же вырвал лоскут кожи и мышц, победно завывая.

Когда на её лице засияла улыбка, смелые воины, все до единого пошатнулись. Из открытого рта вывалилось несколько белых червей, похожих на тех, что доедали трупы на стадии активного разложения. Она распахнула стеклянные глаза, которые устремлялись сквозь все стены и предметы, утыкаясь в пустоту. Чёрные омуты пылали безумием. Здесь пахло сумасшествием. Сумасшествием Лале, заточённой здесь на год и борющейся за право выжить.

— Лале-хатун…? — осторожно протянул один из мужчин, что мужественно выстроились в плотную шеренгу впереди султана, превращаясь в надёжный щит для поражённого увиденным Падишаха. Каждый здесь боялся и слово вслух произнести, лишь бы не разгневать человека, чья кровь состояла из нагретого концентрированного безумия и ненависти, жажды любви и мести. Она больше не сияла той невинностью и счастьем. Теперь каждый, кто находился на подобном от неё расстоянии мог чувствовать, как это большое доброе сердце превратилось в смоль, чёрную, вязкую смоль, что могла поглотить любого здесь. Достаточно было лишь прикоснуться к этому сосуду искусного мрака, чтобы он вытеснил весь свет в твоём разуме и заставил навсегда о нём забыть, будто это было чем-то непозволительным, абсолютно непростительным.

Хатун с грохотом упала на пол и все в один момент ринулись к ней на помощь, с умирающей внутри надеждой на то, что её всё ещё можно спасти, вытащить из этой бездны помешательства и больной зависимости от чего-то им незнакомого, неведомого.

Первым её схватил невысокий мужчина, темноглазый, с горячей страстной кровью внутри, что, несмотря на своё безудержное юношеское кипение, застыла в момент её прикосновения. Это сложно было назвать прикосновением. Это была мёртвая хватка, обвившая запястье воина крепкими холодными кандалами.

Его изумрудные глаза закатились, оголяя бельмо и пряча под трепещущее веко радужку, а губы стали беспокойно соприкасаться и растягиваться, словно он разминал их перед какой-то важной речью. Движения губ он повторял за Лале, что лежала на полу и лукаво усмехалась, диктуя устами янычара то, чего так давно не могла сказать.

— Спустя столько времени…— твёрдый мужской баритон приостановился ради неуверенного хрипа, секундного кашля, — вы пришли. Вы оставили меня здесь умирать и искать спасения в Дьяволе. А ведь Нечистый так хорош собой… Убирайтесь! — громко завопил мужчина, резко подавшись вперёд и схватившись за меч, за долю секунды высвободив заострённое лезвие из ножен. Рывками кидаясь на каждого, кто пытался подойти ближе, воин хищно рычал, уподобившись зверю, кой отчаянно защищал свою территорию.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Чем одержима наша Лале…? — испуганно шепнул Аслан на ухо Владу, который перекручивал в голове все те сны, в которых она являлась такой, какой он видит её сейчас. Она приходила его воспоминания, сны, просила помощи, но он лишь отмахивался от неё, как от глупости, что привиделась совершенно случайно. И лишь когда стали мучить кошмары, а крики Лале стали невыносимо громкими, заставляя просыпаться в холодном поту, только тогда она обратил на это внимание и стал молить султана о продолжении поисков. Влад доказывал, что если бы в тот вечер янычары вели себя напористее и всё же вошли в дом, то его любимая племянница сейчас бы сидела в своих покоях с книгой в руках, целая и невредимая.

— «Вашей» Лале никогда не существовало! — яростно закричал молодой воинственный парень, кружа вокруг лежащего бормочущего тела, подобно голодному стервятнику. Он не давал никому прикоснуться ней. Точнее, она сама не давала к ней прикоснуться, выказывая ярость через другого человека, который мог донести хоть что-то до враждебно настроенных мужчин. — Вы предали меня! Предали! Только один человек навещал меня, дарил любовь и заботу, не лишая внимания ни на секунду! И я его фаворитка, единственная и любимая!

— Мехмед, — сухо констатировал Падишах, делая аккуратный неспешный шаг в сторону лежащей Лале и защищающего её мужчины, чьи глаза походили на стеклянные очи разъярённого быка. Хоть они и были пусты, ведь видно было только их белок и полопавшиеся на нём сосуды, но эта одержимость ощущалась даже в воздухе, что вмиг стал густым настолько, что каждый звук застревал в нём, будто неаккуратный мотылёк в паутине.

— Единственный, кто не был ко мне равнодушен! И хоть он принимал жестокие меры, чтобы угомонить мои порывы быть спасённой и жить среди таких уродов, как вы, он всё же дорог мне. Мехмед сразу показал мне, кого стоило опасаться и кому не стоило доверять.

Взмах мечом. Удар. Свист металла и характерный звон двух соприкоснувшихся лезвий, ударившихся друг о друга в неисчерпаемой злобе. Влажный хруст костей и едва слышный хрип. Запах крови, заполонивший всё пространство.

Парень упал на колени, обречённо глядя на Аслана, уверенно держащего оружие в своих руках и тяжело дышащего после короткой отчаянной схватки. Взгляд, который одаривают предателей, коснулся яшмовых очей рыжеволосого юноши, и тот в бессилии бросил меч на пол, устало оглядывая лежащие тела.

Никто из них не заслужил такой участи. Радовало лишь одно: Лале всё ещё дышала, хоть практически и незаметно.

***

— Бедная моя девочка… Что же с ней стало… Нечистый овладел её светлой душой и заставил страдать!

Султан Мурад метался из стороны в сторону, не находя себе места, в котором бы было спокойно. Он чувствовал свою вину. Неизгладимую вину за то, что не послушал, что не спас. Лале — лучик света, напоминание о его погибшей сестре, которой он пообещал защитить племянницу любой ценой, будь то государство или его собственная жизнь. Всё, что могло стоять на кону — не имело значения. Лале должна была прожить совершенно счастливую жизнь, без боли и страданий, купаясь только в любви и сладострастном счастье. Вместо этого она сейчас бьётся головой о стены темницы, жадно ест собственную плоть и дразнится через маленькую решётку на грубой толстой двери, ведущую в её личную просторную комнату. Каменную и тёмную.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Кто знает, сколько человек она убила. Сколько заставила страдать. Но она явно не заслуживала того, что с ней сейчас происходит, не заслуживала такого скотского отношения. К ней относились уже не как к золоту или сокровищу, а как к жалкой лесной твари, обезумевшей от одиночества и окружившего её мрака, как к рабыне, что прибыла на невольничий рынок в качестве товара. Хотя, так неуважительно не относились даже к грязным непослушным девицам на рынке.