Тетрадь вторая - Марина Цветаева

Впрочем, я больше смущалась за него, чем за себя. Рим во Вшенорах!

* * *

Не забыть — нет, не няню, доброго гения, фею здешних мест — Анну Александровну Тешкову.[106] Приехавшую — с огромной довоенной, когда-то традиционной коробкой шоколадных конфет — В ДВА РЯДА, без картона, без обмана. Седая, величественная, Екатерина без вожделения, нет, лучше Екатерины! изнутри-царственная. Орлиный нос как горный хребет между голубыми озерами по-настоящему спокойных глаз, седой венец волос (ледники, вечность) высокая шея, высокая грудь, всё — высóко. Серое шелковое платье — конечно, единственное, и не пожалéнное для Вшенорских грязей, ибо — первый сын! —

— Я могу без конца смотреть на таких маленьких. На их лицах еще всё ТО написано. Что они видят? Что они помнят?

— с такой явностью преклонения в эт<?> <пропуск одного слова> наклона.

(Пишу плохо. Всё это — черновик. Но иначе — никогда не запишу. Уйдет. 1933 г.)

* * *

И, наконец, возвращаясь к первой ночи — к ночи с 1-го на 2-ое февраля —

Чешка-угольщица. Первая. Никогда не забуду как выл огонь в печи, докрасна раскаленной. (Мальчик, как все мои дети, обскакал срок на две недели ( — от чего, впрочем, как все мои дети, не был ни меньше, ни слабее, а еще наоборот крупнее и сильнее других) — и нужна была теплица.) Жара. Не сплю. Кажется, в первый раз в жизни — блаженствую. Непривычно-белó вокруг. Даже руки — белые! Не сплю. Мой сын.

— О — о — о — о — угрожающе-торжествующе воет огонь, точно не в печи, а в самой мне, пронося меня точно самой мной, унося меня из самой меня дымоходом пищевода сквозь трубу шеи и стукнувшись о темя куда-то дугой в затылок, занося мне затылок ниже подушек, проваливая меня ниже можного и вновь начиная с ног...

И торопливое сонное невнятное бормотание старухи — всё на ц и на зж — чешка из той Богемии: Яна Жишки, Жорж Занд и «богемского хрусталя».

* * *

А вот — Алина запись:

Совсем другое

27 марта 1925 г.

Живем мы теперь очень давно во Вшенорах. Как-то, в темный синий вечер мама мне сказала, что у нее будет ребенок (а у меня сестра или брат). И вот мы с ней, гуляя по двум надоевшим шоссе, мечтали. (Конечно о мальчике.) Какой будет, на кого похож, как назовем? Мама должна была ехать в Прагу, в лечебницу, от 1-го до 20-го февраля. Так там ей сказал доктор. (Лечебница была на острове, на Влтаве.) Она бы до 20-го жила у Кати Рейтлингер, а там в лечебницу. Лечебница была сопряжена с неприятностями: во-первых, курить нельзя, потом было нужно свое: разные деликатности, ночные рубашки, чего у нас и в заводе не было.

И вот в один прекрасный день папа побежал за Альтшулером, дико растерялся, позвал Анну Михайловну Игумнову,[107] а я в это время всё перетаскивала в другую комнату, разные вешалки, чемоданы, ведра. Постелила чистые простыни, выбила плед. Потом прибежали целые полчища дам с бельем, тряпьем, флаконами и лекарствами. Они меня выгнали к Жене[108] и Муне. Я видела в окно пробегавшего Савву Андреева[109] и еще и еще прибывавших дам.

Часа через два за мной зашел папа и сказал, что мама меня хочет видеть, но что к ней нельзя, что у меня брат, очень хороший и большой. Я мигом маме написала записку и была как сумасшедшая от радости.

Брат мой Георгий родился 1-го февраля 1925 года, в воскресенье. При его появлении присутствовали Анна Ильинична Андреева, Анна Михайловна Игумнова, Валентина Георгиевна Чирикова, Новэлла Евгеньевна Ретивова (Чирикова),[110] чириковская няня, Наталья Матвеевна[111] (родственница Андреевой), Г-жа Альтшулер[112] и сам Альтшулер. Барсик! Когда-нибудь ты это прочтешь!

* * *

(NB! Я из всего Бориса оставила себе скромного Барсика.)

* * *

Алина же, позднейшая запись

(уже во Франции, д. б. первый год Мёдона, т. е. осень 1927 г., Муру 21/2 года — после Асиного приезда и скарлатины)

Когда Мур родился он был немножко меньше моего медведя (я: очень большого!) но вскоре его перерос.

При его рождении присутствовали многочисленные феи: А<лександра> 3<ахаровна> — фея шитья и кулинарного искусства, Вал<ентина> Георгиевна — фея вечной молодости, няня — фея трудоспособия (мыла пол), Анна Ильинична — фея того же, что и В<алентина> Г<еоргиевна> но даже скорее — фея вечной красоты и беззаботности, Анна Мих<айловна> Игумнова — фея хозяйственности, Н. Е. Ретивова — фея домовитости, В. А. Альтшулер — фея равнодушной неряшливости и Наталья Матвеевна — фея рабства и робости. И потом фей — сам Альтшулер, — фей медицины, высокого роста, худобы, доброты и еще всяких хороших качеств.

* * *

(Опять я:)

А вот про Анну Мих<айловну> Игумнову я, тогда перечисляя Муриных нянь, забыла. (Вот она, благодарность!)

Дочь убитого Герценштейна.[113] Ярко, жарко-черная. Невероятной быстроты речь. Безумие рационализма. Так напр., однажды вхожу: на столе, свесив ноги, совершенно голый мальчик. — Почему это он... — А я его сейчас буду кормить шпинатом. А так как он его ненавидит и всё потом приходится снимать — и стирать, я сразу снимаю. До еды. (Пояснительно:) Чтобы не стирать. Выкупать — легче.

Никогда не забуду голого зеленого мальчика. Теперь (1933 г.) ему 12 — 13 лет. — Полюбил ли шпинат?

ПРОДОЛЖЕНИЕ «РОЖДАЮСЬ»

(из III чешской черной черновой)

…В тот день были поставлены на ноги все Мокропсы и Вшеноры. Я и не знала,

что у меня столько друзей. Радость, когда узнали, что сын была всеобщей. Поздравления длились дней десять.

IV Союз[114] предложил С. назвать сына Иван, Лутохин[115] д. с. п. предлагает Далмат, я хотела Борис, вышел — Георгий.

Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете. Но — уступила. Уступила из смутного и неуклонно-растущего во мне чувства некоей несправедливости, неполности, нецельности поступка. Борисом (в честь Б. П.) он был бы только мой, этим именем я бы его отмежевала от всех. Радость С. меня растрогала и победила: раз радость — то уж полная радость, и дар — полный дар.

2) Назовя мальчика Борисом, я бы этим самым ввела Б. П. в семью, сделала бы его чем-то общим, приручила бы его — утеряла бы Б. П. для себя. Тонкое, но резко-ощутимое чувство.

3) Имя Борис не сделает его ни поэтом (достаточно <пропуск одного слова>!) ни Пастернаком.

4) Хороша звуковая часть: Георгий Сергеевич Эфрон — вроде раската грома.

5) Св. Георгий — покровитель Москвы и белых войск. Ему я своего будущего сына тогда, в Москве, посвятила. Имянины мальчика будут 23-го апреля, в Егорьев день — когда скот выпускают и змеи просыпаются — в Георгиев день — праздник Георгиевских кавалеров. Георгий — символ Добровольчества. (Одна чекистка — в 1922 г. — мне (была перехвачена та почта) — «Почему они все — Жоржики?» — «Не Жоржики — а Георгии!»)

6) и главный (все главные!) довод: — Назвав его Борисом я бы этим отреклась от всего будущего с Б. П. — Простилась бы. — Так, за мной остается право.

7) легче уступить, чем настоять.

* * *

Девиз своему сыну я дарю:

* * *

Ne daigne![116]

* * *

Неожиданно осенило за несколько дней до его рождения, применительно к себе, без мысли о нем. (М. б. он во мне — мыслил?) Девиз, мною найденный и которым счастлива и горда больше, чем всеми стихами вместе.

Ne daigne — чего? Да ничего, что — снижает: что бы оно ни было. Не снисхожу до снижения (страха, выгоды, личной боли, житейских соображений — и сбережений).

Такой девиз поможет и в смертный час.

* * *

Внешность — аккуратная светлая голова, белые ресницы и брови, прямой крупный нос, чуть раскосые, с длинным разрезом средней величины стально-синие глаза, рот с сильно-выступающей припух<лой?> верхней губой, острый подбородок. Руки с чудесными глубокими линиями жизни, ума и сердца. Глубока и сильна линия дарования (на левой руке — от четвертого пальца вниз).

Общее выражение: добродушное, милое. Ни секунды не был красен. Все говорят: красавец. (М. Н. Лебедева [117]: — «Таким маленьким красивыми быть не полагается».) Красивым не назову, но — мой: сердце лежит!

Через лоб — огромный и совершенно-законченный — ярко-голубая жила: Zornesader.[118]

* * *

Уменьшительные: Егорушка и чешское Иржик (был у чехов такой король) — на память о Чехии.

* * *

Приданое великолепное: ни одной вещи купленной: сплошь подношения! Меньше всего пеленок, больше всего кофточек: не шутя — штук 50! Этим обилием — устрашена.