Свифт - Александр Иосифович Дейч

class="sub">Три деревянных машины-кафедра, виселица и сцена балагана, посредством которых ораторы могут произносить речи беспрепятственно.

На протяжении многих страниц Свифт все возвращается и возвращается к явлениям, которые, казалось бы, он высмеял до конца.

После писателей и ораторов он обращается к критикам. Он посвящает им даже особый раздел.

Критики это охотники, странствующие по беспредельным пространствам писаний для охоты за населяющими их чудовищными ошибками.

Критик вытаскивает на свет притаившуюся ерунду.

Критик размножает чепуху, критик наваливает нелепицы в кучи, как навоз из авгиевых конюшен.

Критик это собиратель и искатель авторских промахов.

И, как всегда, когда Свифту нужно уничтожить один какой-либо объект своей ненависти, он на короткое время блокируется с другим объектом, столь же ему ненавистным. Он нападает на критиков, как бы защищая писателей, но мы знаем, как он нападал, и на них. Он соединяется с критиками для того, чтобы обнаружить ничтожество писателей, но тут же объединяется с писателями для того, чтобы отбросить, опрокинуть, высмеять и одним ударом уничтожить критиков.

«Ум их совершенно увлечен чужими недостатками, так что о чем бы ни шла речь, воображение их всегда так набито никуда не годным, как будто мозги их постоянно заняты процеживанием квинт-эссенции нелепости».

Но ему мало одних своих наблюдений и обобщений. Он ссылается на цитаты из древних, стараясь почаще выбирать такие, где речь недвусмысленно идет об ослах. Он приводит аллегорию, сравнивающую критиков, срезающих засохшие, гнилые и мертвые побеги сочинений, с теми виноградными лозами, которые дают больше ягод и лучшего качества, если их обгложет осел.

Он подробно разбирается в разных породах ослов.

Он пишет о рогатых ослах, которые, в отличие от простых ослов, переполнены желчью, причем в таком изобилии, что мясо их из-за чрезвычайной горечи нельзя употреблять в пищу.

В своем обычном исступлении он приводит свидетельство Геродота, что целые стаи, целый легион писателей обращался в бегство от одного критика, бросая перья — подобно тому, как многочисленная армия скифов разбежалась в паническом ужасе от рева осла.

Кто и что только не приходит ему на ум, когда речь идет о критике!

Цветок, растущий в горах Геликона и издающий такую отвратительную вонь, что она отравляет всех, кому попадает в нос.

Ослы. Змеи, изрыгающие ядовитые соки: кто напьется — у того мозги вытекают через ноздри.

Волки, всякая мелкая дичь.

И, разумеется, всего этого ему еще мало. Он еще под конец сравнивает критика с портным.

«Между орудиями и приемами критиков и портных находили большую аналогию: коробка с обрезками портного имеет большое сходство с критическими статьями; критик утюжит своей ученостью, как портной утюгом, и остроумие его тяжеловесно, как этот утюг; из показаний критиков точно так же не выходит мысли ученого, как из портняжничанья возникают только штаны, а не люди»…

И под конец ой все-таки не обходится без сравнения критика с собакой.

3

Что же особенно ненавистно Свифту? Ведь во всякой «ненависти и всякой злобе есть ядро, есть центр, очаг, источник.

У Свифта их немало, этих источников, но один из них — и главный — фальшь.

Фальшь, ложь, лицемерие, ханжество, маски.

Это вечное переодевание для того, чтобы скрыть свою сущность.

Свифт ненавидит пошлость, половинчатость чувств, легкую жизнь, беззаботность в мире, полном ужасов, нищеты и всяческих бедствий.

В его устах слово «модный», «модное», «модники» и т. д. пронизано особой желчью.

Абстрактно ли его обвинение? Нет, он перечисляет многое из того, что ему ненавистно.

Он ненавидит стадо пошляков, которое хочет жить легко и вольготно — пить, есть, спать, развратничать, нюхать табак, посещать театральные представления — непременно в бенефисы, шляться по кофейням, надувать извозчиков, делать долги у лавочников, заводить интрижки с их женами, турить в шею с лестницы кредиторов, болтать в знатных передних, никогда не входя в гостиную, обедать с лордами, которых в глаза не видали, шептаться С герцогиней, перед которой не раскрывали рта, выдавать каракули своих прачек за любовные записки знатных дам, всегда приезжать прямо из дворца, где их никто не видал, наслушавшись где-нибудь сплетен о пэрах, выдавать их в другом месте за своих ближайших приятелей.

Это — высший свет. До чего Свифт ненавидит его!

Для них, людей «высшего света» все — во внешности. Только во внешности. Они одевают природу так же, как себя.

Что для них земля? Прекрасный модный пиджак с зелеными обшлагами. Море? Не что иное, как жилет из жидкой тафты.

Верхушки деревьев украшены, по их мнению, изящными париками.

Человек является для них истинным микрокосмом. Он микронаряд или еще вернее — полный костюм с всеми принадлежностями.

И Свифт уверяет, что душевные качества этих людей при ближайшем рассмотрении оказываются ничем иным, как разными частями одежды — разного качества, достоинства и назначения.

«Что такое религия, как не плащ? Что такое честность, как не пара ботинок, которые быстро изнашиваются, если в них ходят по грязи? Что такое себялюбие, как не сюртук; тщеславие, — как не рубашка; совесть, — как не подштанники, которые хотя и прикрывают срамоту и нечистоту, но всегда могут быть сняты, когда представится необходимость совершить срамное или нечистое отправление».

И Свифт развивает эту тему, переводя ее на социальные формы.

Всюду — форма, одежда, нечто такое, что прикрывает, что скрывает подлинную сущность. Люди — это только костюмы.

«Куда мы не взглянем, только и видим их. Они гуляют по улицам, заседают в парламенте, посещают театры, кофейни и публичные дома».

Для Свифта эти костюмы превращаются в самодовлеющих особых животных, которые получают различные наименования.

Так, например, красное платье с золотою цепью в сопровождении белой палки и высокой лошади называется «его превосходительством лорд-мером». Если сверх того оно будет украшено сверху горностаевым мехом, то это «господин судья». Смесь батиста и черного атласа титулуется «епископом».

Круша религиозные системы, Свифт не упускает случая, чтобы не издеваться над лицемерием, обрядностью, презренным и лживым маскарадом, прикрывающим какую-то неведомую ему, но смутно ощущаемую естественную правду.

Истинное занятие Свифта это — срывание внешних и внутренних. масок. Он так и делит одежду на внешнюю — для тела, и внутреннюю — для души. Все заменяется одеждой и ее деталями.

Остроумие — вышивкой.

Но. он не ограничивается, конечно, осмеянием убожества» пытающего рядиться в пышные одежды.

Говоря о бахроме, Свифт имеет в виду роскошь церковных облачений и самые церемонии богослужения.

Говоря о вышивании на платье индийских фигурок, изображавших мужчин, женщин и детей, он имеет в виду иконы, которые признает католицизм.

Это одна из главных причин неугасимой ярости