Свифт - Александр Иосифович Дейч

необычайная метаморфоза: фабула вещи как бы отделилась от ее сути, особенно в первой части. Гениальная концепция вещи как бы оторвалась от ее тенденции, как отрывается иногда детский воздушный шар от веревочки и несется, неуловимый, в простор голубого неба. «Гулливер» именно так «оторвался», став из серьезнейшего, глубочайшего, труднейшего произведения любимым чтением не только взрослых, но и детей всех стран.

Это интереснейшее явление, к которому мы вернемся при разборе «Гулливера». Оно объясняется тем, что в «Гулливере» горькая пилюля свифтовской сатиры дана в блестящей и занимательнейшей оболочке.

Что же касается «Сказки о бочке», то здесь, вследствие публицистического построения вещи, свифтовская злость дана в сгущенном неприкрытом виде, в открытых формулировках, и того, что произошло с «Гулливером», — с ней произойти не может.

«Сказка о бочке» — это — лаборатория свифтовской сатиры. Это— арсенал, переполненный всеми видами оружия.

Но хочет ли, может ли этой книгой ограничиться Свифт? Высказался ли он хотя бы в ней полностью, до конца?

Нет. Ему мало этой тучи, этого урагана, этого тайфуна ругани, какую содержит эта книга.

Он заявляет в предисловии, что «вот уже несколько лет, как он собирает материалы для «Панегирика обществу», к которому он хочет присовокупить особую часть под заглавием «Скромная защита поведения сволочи во все века».

В предисловии к «Сказке о бочке» он излагает свои взгляды на сатиру, на современное ему общество.

Глупость, подлость, мерзость, зловоние, свинство и т. д. и т. д. — самые скромные из свифтовских определений, причем редко, когда это относится к одному какому-либо явлению. Большей частью, почти как правило, его нападения огульны: «глупость всей писательской клики», «глупость всей породы людской», к которой каждый час прибавляет все новые и новые пороки» и т. д.

Своих противников, кто бы они ни были, он хочет добить до конца. Он боится не добить их. Он ждет от них нападения большего, чем его нападение. Он боится даже поверженного врага, даже беззубого. «Люди с гнилыми зубами, не могущие укусить, тем лучше могут отомстить за этот недостаток зловонием своего рта».

Похвала — какая бы ни была — ему омерзительна. Он не выносит даже самого слова «похвала». Панегирик, хотя бы самый краткий, может, по его мнению, только оскорбить слух. Это свое мнение он пытается порой навязать даже природе человеческого общества: «побоями легче побудить общество к похвале, — как и людей к любви».

Против похвал он мобилизует все, начиная с древних писателей:

— «Один древний писатель ставит вопрос, почему посвящения и всякие другие ворохи лести вечно строятся на одних и тех же избитых общих местах без малейшей примеси чего-нибудь нового, почему они не только мучат и томят всякого христианского читателя, но и распространяют заразительную болезнь — скуку?»

Иллюстрация к «Сказке о бочке».

Из английского издания XVIII века.

Эта иллюстрация относится к Предисловию автора, где Свифт объясняет назначение своего произведения. Как моряки бросают в море пустую бочку, чтобы при встрече с китом отвлечь его внимание от корабля, так и для отвлечения революционных сил от нападения на государство, бросается бочка — религия и церковь.

«Материалы для панегириков, будучи весьма малочисленны, все 4 давно исчерпаны».

«Глупости и пороки людские — бесчисленны, и время каждый час прибавляет к этой куче новые».

Для него нет ничего однообразнее и скучнее перечисления человеческих добродетелей. Это — бесконечно однообразно, — утверждает Свифт. Это — «одна и та же свинина, только под разным соусом».

Какие тут — к чорту, добродетели, когда «между вами нет ни одного, который делал бы добро; положительно ни одного».

«Мы живем в подлейшее время».

«Мошенничество и безверие царят как эпидемия, как оспа».

«Честность улетела с Астреей», с прекрасным божеством из греческой. легенды, и с ее отлетом с земли окончился золотой век.

Отовсюду, из своих наблюдений, из своего опыта» он приходит к одним и тем же выводам.

Всюду он видит общие места, глупость, трафарет. Все старо, все скучно, — ненужно, все может внушить только сплин. Говорить публично не о чем и не для чего — когда вы кончите, собрание не только не обидится, но поблагодарит вас.

Сатира, в сущности, тоже бесполезна, — отчаивается Свифт. Вы можете говорить только для упражнения легких. Вы можете проповедывать против излишеств, прелюбодеяния, против гордости, притворства, продажности. Можете восставать в зданиях суда против грабежа и несправедливости. Можете ополчаться сколько вам угодно против скупости, лицемерия и лихоимства. «Обличения эти будут катиться во. все Стороны, как мяч, потому что каждый слушатель вооружен кием, которым отталкивает их от себя по направлению к другим».

Этим Свифт объясняет, почему сатира всегда принимается лучше панегирика. Панегирик вызывает зависть, а сатира, — утверждает в отчаянии Свифт, — никем не принимается на свой счет.

Попробуйте обличать людей и — «горе тому».

«Горе тому, кто решится публично намекнуть, что-де такой-то поставщик уморил с голода половину флотского экипажа, а другой — отравил; что такой-то оратор произносит в сенате длинные, ни к чему не ведущие речи с большими усилиями и малым смыслом» и т. д.

Кто решится взяться за такие дела, тот угодит в тюрьму или подвергнется судебному преследованию за клевету.

Однако Свифт не склонен ни к сплину, ни к тому, чтобы оставить в стороне сатиру, как острое оружие борьбы. Он верит в воздействие сатиры и неоднократно, как мы увидим это в дальнейшем, говорит о своем долге заниматься ею и глубокой своей потребности разить ею недостатки современного ему общества.

Глубочайшая жажда борьбы и неутомимость — эти две черты являются самыми характерными для всей литературно-общественной деятельности Свифта.

К «Сказке о бочке» Свифту мало одного предисловия. Ему кажется, что в одном предисловии он не выскажется до конца.

Он предпосылает книге несколько предисловий и вступлений. Предисловие автора, посвящение книгопродавца, книгопродавец читателю, затем «Посвятительное послание его королевскому высочеству принцу потомству».

От прямой ругани он переходит к разным типам иронического, витьеватого, более или менее изысканного издевательства.

Он пародирует придворную лесть:

«Я надеялся услышать о подвигах Вашего Сиятельства, как полководца, о Вашей неустрашимости при нападении на крепостную брешь или при штурме стен, или думал видеть Вашу родословную, чаял узнать о Ваших изумительных талантах в области