Мэрилин Монро - Дональд Спото

Кларк Гейбл годился тем, что в своей актерской карьере, которая длилась свыше тридцати лет и включала в себя участие во многих десятках фильмов, он ни разу добровольно не согласился на использование дублера и в самых трудных секвенциях, требующих небывалой храбрости и ловкости, всегда играл сам. Типичными представляются его подвиги в картине «Китайские моря» (1935): вначале там было решено, что в сцене, где паровой каток начинает двигаться сам по себе и угрожает жизни нескольких случайных прохожих, задержать вышедшую из повиновения машину бросится дублер Гейбла. Однако звездный актер заявил ошарашенному режиссеру: «Я сделаю это сам». И сделал, завоевав уважение и актеров, и технического персонала.

Потом, уже в «Неприкаянных», Гейбл позволил тащить себя канатом более ста двадцати метров за грузовиком, едущим со скоростью шестьдесят километров в час, изображая, что его волочет скачущая лошадь. Ничто не препятствовало воспользоваться услугами дублера, но Гейбл уперся, что и это сделает сам; и он выполнил собственное решение — невзирая на ушибы, синяки и царапины, которых не удалось избежать, хоть он старательно подготовился и, казалось бы, защитился от травм. Несколько раз повторялись также съемки эпизода, в котором ему надо было быстро пробежать сто метров, а его друг Эрни Данлеви вспоминал, как страшно был измучен Гейбл после исполнения сцены, где он поднимает две цементные плиты, предназначенные для Мэрилин в качестве ступенек перед крыльцом: «Этот эпизод пришлось повторять раз двенадцать или пятнадцать, а глыбы, которые он тягал, вовсе не были липовыми». Трудности возникали и у Монтгомери Клифта: после того как ему было велено голыми руками набросить веревку на голову дюжей кобылы и удерживать рвущееся животное, его ладони превратились в кровоточащую рану.

Поначалу Гейбл проявлял понимание — но и он не мог стерпеть чистейшего садизма, одержавшего верх в сцене, где жеребец должен был атаковать дублера маститого актера. Режиссер и представители как страховых обществ, выступавших в данном случае от лица продюсеров, так и общества охраны животных потребовали, чтобы в этом эпизоде действовал специалист, хорошо умеющий ловить коней с помощью лассо. В результате получилось, что в сцене, где взбешенное животное должно было глумиться и измываться над Геем, тяжелому и опасному испытанию подвергся человек по фамилии Джим Пален, валявшийся на земле перед камерой, в то время как жеребец становился над ним на дыбы и брыкался копытами. В процессе съемки первых двух кадров Пален едва избежал серьезного ранения, но в третьем конь все же лягнул его в лицо. Мужчина зашатался, выхаркивая кровь, но когда оказалось, что ни одна кость у него не сломана, Хьюстон заявил, что надо снимать дальше. Крутой мужик Гейбл, до этого момента сотоварищ режиссера и сторонник его линии, не выдержал и, возмущенный, ушел со съемочной площадки: «Проваливайте к дьяволу, — заявил актер. — У меня для вас новость, ребята, — мы уже с ним не кореши». Позднее Гейбл сказал своей жене Кей: «Плевать им на то, будем мы жить или нет. Больше всего меня, черт подери, удивило, что ровным счетом никто не думал о том, не убьют ли они меня ненароком. А ведь когда у нас подписывался контракт со студией, нам никогда не позволяли рисковать. Мне было любопытно, попытается ли Хьюстон меня остановить. Да где там, разрази его гром, — он был в восторге!»

В самую страшную жарищу (когда дурно становилось и самым привычным из здешних объездчиков лошадей) Хьюстон заставлял Мэрилин повторять один и тот же кадр десятки раз, даже когда он был доволен ею уже после нескольких дублей. Актриса быстро поняла, что режиссер вместе с Артуром наказывают ее за частые опоздания, за недовольство сценарием, за открытую критику фабулы и характеристик отдельных персонажей — не говоря уже об унижении, которое она испытывала, будучи вынужденной играть роль Розлин. Артур по-прежнему вручал ей вечерами переработанные фрагменты сценария, которые она должна была до утра выучить наизусть, — и актриса не спала до рассвета, стараясь все запомнить, так что никто не удивлялся, когда она, разнервничавшаяся и изнуренная, принимала все больше снотворных пилюль, после которых Паула Страсберг, Руперт Аллан или Аллан Снайдер будили ее с огромным трудом.

Если, однако, производство картины «Неприкаянные» находилось под угрозой, то виной тому была отнюдь не бескомпромиссность Мэрилин или ее зависимость от лекарственных препаратов. Больше всего зла причинил картине, безусловно, Джон Хьюстон собственной персоной, который давно уже попал в щупальца пагубных пристрастий, представляющих собой угрозу для многих людей, связанных с кинопроизводством. Во-первых, он курил одну сигарету за другой, из-за чего у него был беспрерывный кашель, а также пил массу спиртного, притуплявшего его ум. По меньшей мере трижды приходилось устраивать перерыв в работе, когда Хьюстон внезапно заболевал острым бронхитом или у него обострялась эмфизема легких; случались у него и серьезные трудности с дыханием — и все это позднее стало причиной его смерти.

Кроме того, он приобрел еще одну, по-настоящему грозную привычку, метко описанную Артуром, его самым верным спутником: режиссер «ночи напролет проводил за игрой в кости, теряя и возвращая огромные суммы и давая тем самым выход своей страсти к азартным играм»; потом, во время съемок, он дремал в сидячем положении, а просыпаясь, не имел понятия о том, какая сейчас идет сцена. «На съемочной площадке господствовал хаос», — констатировал Артур. «Но я люблю азартные игры», — заявил Хьюстон в защиту своей губительной страсти, произнося эти слова таким тоном, словно говорил, что любит по выходным съездить половить рыбку. Даже в присутствии репортеров он демонстрировал свою пресыщенность жизнью: «Вчера ночью я влез в неприятности. Меня подставили, и я просадил тысячу баксов». (По словам одного из журналистов, Хьюстону нередко случалось просиживать за игорным столом с одиннадцати вечера до пяти утра.)

В своей автобиографии Хьюстон искренне рассказал обо всем этом: «Много ночей я провел в казино... Играли там главным образом в кости, в карты и в рулетку... Огромное удовольствие я получил, когда однажды ночью проиграл целое состояние, а следующей ночью вернул все потерянное». Однако убытки все-таки перевешивали. Кроме того, Хьюстон часто чувствовал себя плохо по причине неправильного питания. «Молва гласила, — писал биограф Хьюстона, — что для него признаком возвращения хорошего самочувствия является возвращение в казино».

Безумное погружение Хьюстона в пучину азарта не было, как считали некоторые, побегом режиссера от проблем, вытекающих из необходимости сотрудничать с капризной звездой. В казино, расположенном в отеле «Мейпс», Хьюстон открыл себе кредитную линию еще до того, как Мэрилин появилась на съемочной площадке, и каждую ночь ставил там на кон сотни долларов за раз. Через десять дней сумма его ставок доходила уже до десяти—двадцати тысяч долларов за одну ночь; по словам одного знатока истории кино, Хьюстон тратил все доступные деньги на игру в кости, выигрывая, рискуя и проигрывая огромные суммы денег — «постоянно теряя, но не обращая внимания на то, сколько потеряно». Когда Мэрилин увидела, что делается по ночам, и заметила, как ее режиссер посапывает в кресле в то время, когда она беспокоится по поводу своей игры, случилось то, что легко можно было спрогнозировать: актриса еще более замкнулась в себе. Не располагая опорой в лице мужа-сценариста и не будучи вправе рассчитывать на проявления элементарной вежливости со стороны режиссера, Мэрилин испытывала чувство колоссального одиночества. Ей не доставило удовольствия, равно как и не польстило, предложение Хьюстона, который однажды вечером пригласил актрису в казино; пытаясь веселиться, как положено, она тряханула костями и спросила Хьюстона:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});