Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги - Эльдар Александрович Рязанов

Это Санкт-Петербург! Я здесь служил военно-морским атташе нашей великой Родины».

Капитан (по-немецки): «На рейде русский военный крейсер «Аврора»! Срочно погружаемся! Русские — наш потенциальный противник».

Адмирал (по-немецки): «Свидетеля уничтожить!»

Это относилось к рыбаку в лодке, который пялился на никогда не виданное прежде зрелище. Лейтенант два раза пальнул в рыбака. Тот, спасаясь, нырнул. Субмарина тоже ушла под воду…»

Этот отрывок — абсолютная ахинея, но он сразу настраивает зрителя на нужный лад. По комедийным законам (речь, разумеется, идет о комедии хорошего тона) все исполнители играли свои роли на полном серьезе, никто «не корчил рожи», не комиковал. Хочу привести в качестве примера одно, я бы сказал, особое стихотворение. Я «подарил» его Сергею Маковецкому, исполнителю роли поэта Иваницкого в нашей ленте.

Иваницкий с упоением декламирует вирши К. Бальмонта, как свои собственные, супругам Чугуевым. Вот они:

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,

Из сочных гроздей венки свивать.

Хочу упиться роскошным телом,

Хочу одежды с тебя сорвать!

Хочу я зноя атласной груди,

Мы два желанья в одно сольем.

Уйдите, боги! Уйдите, люди!

Мне сладко с нею побыть вдвоем!

Пусть будет завтра и мрак и холод,

Сегодня сердце отдам лучу.

Я буду счастлив! Я буду молод!

Я буду дерзок! Я так хочу!

Конечно, трудно поверить, что эти завывания — не пародия, но это было написано Константином Дмитриевичем Бальмонтом всерьез и взято из сборника его сочинений.

В нашей ленте много озорства, шуток, иронии по отношению к действующим лицам и событиям, которые «бушуют» в комедии. Это трудно и бессмысленно описывать, лучше посмотреть картину. Во всяком случае, мне кажется, что в результате получилась, как говорится, стильная лента, не похожая ни на одну из моих прежних картин. А я, как уже, вероятно, заметил читатель этой книги, очень не люблю повторяться.

Хочу поблагодарить моих прекрасных, талантливых соавторов, которые, по-моему, сработали изумительно. Это –

оператор Николай Немоляев,

художник-постановщик Александр Борисов,

художник по костюмам Наталья Иванова,

звукорежиссер Екатерина Попова-Эванс,

гримеры, ассистенты, костюмеры, декораторы, администраторы…

И, конечно, мой любимый композитор Андрей Петров, с которым мы сделали вместе пятнадцать фильмов. Это была наша последняя совместная работа…

О своей работе могу сказать лишь одно: я, как всегда, очень старался…

Мастер-класс

То, о чем я сейчас стану писать, верно лишь для меня, потому что исходит из моего личного режиссерского опыта. Многие режиссеры о тех же самых вещах, может быть, имеют иное, нежели я, мнение. И они будут правы, ибо базируются на собственной практике, на собственных ошибках и достижениях….

* * *

К сожалению, юмор стареет и умирает. Я имею в виду юмор не как понятие, а юмор, рожденный в определенную эпоху. Бессмертного юмора не существует. Шутки, каламбуры, анекдоты и репризы, которые забавляли и веселили одно поколение, оставляют равнодушным другое. Сейчас едва ли встретишь читателя, который заливался бы хохотом над комедиями Аристофана. Нелегко увидеть и смеющегося человека с томиком комедий Шекспира. Значительно ослабело «смеховое» воздействие на читателя и Марка Твена, и Оскара Уайльда, и Антоши Чехонте, и Джерома Джерома, и Аркадия Аверченко с его коллегами-«сатириконовцами». Даже произведения Ильфа и Петрова, которые мы с детства знали наизусть, куда меньше увеселяют нынешнюю молодежь.

Это «умирание смешного» легко объяснить. Юмор, а особенно сатира — категории социальные. Каждое веселое сочинение, полюбившееся читателям или зрителям, как правило, содержит в себе намеки, насмешки, сатирическое разоблачение пороков, слабостей, извращений, присущих именно такому-то обществу в определенный отрезок времени. Юмор и тем более сатира всегда злободневны. И то, что современники сатирика понимали часто с полуслова, другому поколению становилось неясным, требовало разъяснений. А раз не ясно, в чей огород брошен камешек, значит, и не смешно. Если юмор не вызывает мгновенной ответной реакции, значит, он — мертв. А если взять так называемый эзопов язык, когда сатирик, опасаясь цензуры или преследования властей, зашифровывает свои ядовитые стрелы, прикрывает их своеобразной дымовой завесой, это уж и вовсе недоступно для потомков.

Обидно осознавать, что ты работаешь в жанре, который обречен на естественное быстрое увядание, но что поделать! Социальная, злободневная сатира сразу же погибает тогда, когда меняются условия жизни общества. К примеру, наша с Эмилем Брагинским повесть «Старики-разбойники» начинается так: «Люди делятся на тех, кто доживает до пенсии, и на остальных…»

Представьте, что вводится новый закон, по которому выплату пенсий будут производить мужчинам не с шестидесяти лет, как сейчас, а с пятидесяти. И эта наша фраза мгновенно лишается заостренности, ее сатирическая направленность исчезает. А если пенсию начнут выплачивать с семидесяти лет, то та же самая фраза станет более злой, более актуальной….

К примеру, шутка из «сатириконовской» «Всеобщей истории»: «…а народу было столько, сколько волос у Пуришкевича на голове…» — заставит читателя только пожать плечами. Фамилию Пуришкевича, реакционного политического деятеля десятых годов прошлого века, помнят сейчас только историки. Можно догадаться по приведенной фразе, что он был, очевидно, лысым, но это не вызовет даже улыбки, ибо личность Пуришкевича никому не интересна.

Итак, юмор, как и женщину, возраст отнюдь не красит.

* * *

Мои фильмы часто показывают по телевидению. Не так давно после демонстрации «Карнавальной ночи» было немало телефонных звонков. Мне говорили, что лента совсем не устарела. Я тоже смотрел картину после многолетнего перерыва, и многое мне как раз показалось наивным и старомодным. Но одно, к сожалению, не померкло: образ дурака, который безапелляционно и безграмотно пытается руководить искусством. Следовательно, социальные предпосылки, породившие пятьдесят с лишним лет назад образ Огурцова, еще живы в нашей стране, несмотря на то, что мы якобы живем в ином социальном обществе. Только живучестью, бессмертием бюрократии я могу объяснить добрые слова о сатирическом фильме, снятом так давно. Ведь за эти годы изменились и манера игры актеров, и стиль съемки, и ритм, который стал более стремителен. Другая драматургия по сердцу современным зрителям. Поэтому я и делаю вывод: если картина еще жива, если еще задевает людей, то только благодаря проблематике, по-прежнему актуальной.

Из этого можно сделать еще один весьма пессимистический вывод. Ведь фильм высмеивал, бичевал руководящего болвана. Однако вся моя последующая в искусстве жизнь показала, что никакого практического воздействия на реальность «Карнавальная ночь» не оказала. Руководящих дураков не стало меньше. И мнение, что кинематограф влияет на жизнь, более того, изменяет ее. — по меньшей мере преувеличение.

Мне бы очень хотелось в связи с этим, чтобы