Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги - Эльдар Александрович Рязанов

Мне выдали на дом шесть или семь довольно ветхих рукописей. Все они были напечатаны на бумаге, пожелтевшей от времени, со следами разрушений, напечатаны были на гектографе с ятями, ерами и прочими дореволюционными «излишествами» русского алфавита. На титульных листах пьес красовались фамилии цензоров, разрешивших эти пьесы к публичному исполнению. Напечатаны они в период между 1908 и 1916 годами. От предвкушения удовольствия я потирал руки. Однако встреча с творениями самого популярного сочинителя водевилей повергла меня в глубокое уныние. Если охарактеризовать всю эту писанину одним словом, то это было слово жеребятина. Грубые шутки, пошлые остроты, скабрезные ситуации. Полное отсутствие человеческих характеров, отсутствие каких-либо профессий у персонажей. Абсолютно никакой социальности. Рантье, буржуазки, богатые бездельники всех мастей, все время попадающие в идиотские ситуации, главным образом сексуальные недоразумения. Вся эта писанина устарела невероятно.

А как же тогда успех двух замечательных артистов?

Я подумал, что, вероятно, эти пьесы немало потеряли от халтурного перевода на русский язык. Кроме того, конечно, изменилось не только время. Да и социальный строй в нашей стране как-то очень не соответствовал выдумкам и ухищрениям ловкого господина Жоржа Фейдо. С большим огорчением я отнес эту кипу водевилей обратно в библиотеку и постарался забыть о потерянном времени. Однако одну пьеску, «Ключ от спальни», я как-то выделил. Мне показалось, что она немного лучше других.

Шло время. Я искал сценарий или другое литературное произведение, которое можно было бы экранизировать.

Но ничего не попадалось. Иногда я вспоминал этот самый «Ключ от спальни» и в очередной раз отказывался от него. Я тем не менее очень доверяю собственному организму (а кому еще доверять?!). Если организм что-то вспоминает, то, может, не следует от этого так категорически отбрыкиваться? И я, думая об околесице под названием «Ключ от спальни», стал размышлять: а что все-таки можно сделать с этим текстом? Как в него влить донорскую кровь? Как облагородить сочинение? И постепенно шаг за шагом приходили в голову разные предложения, мысли. Первое и главное: надо изменить «национальность» вещи, перенести действие в Россию, в которой в начале двадцатого столетия сформировалось интересное время, которое после назвали Серебряным веком. Время, когда расцветала промышленность и самые разные искусства. Во-первых, поэзия — Блок, Северянин, Маяковский, Ахматова, Вертинский и другие. Живопись, театр, издавалось много книг и журналов, появился национальный синематограф. Столыпин проводил свои реформы, шумели успешные балетные Русские сезоны в Париже, образовался российский парламентаризм — Государственная дума. Страна бурлила, кипела. В моде была манерность. Выплыл на поверхность запрятанный ранее эротизм… Короче, время было интересное и для фильма благодарное. Далее я решил «подарить» всем этим французским бездельникам профессии: фабрикант, поэт-декадент, крупный ученый, отставной военный, который руководит полуденным выстрелом из Петропавловской крепости. Перенести действие в связи с этим в столицу России Санкт-Петербург и его дачные окрестности. Короче, мысль закипела. Должен заметить, люблю снимать в Петербурге, который считаю красивейшим городом страны.

А какие туалеты, шляпки, купальные костюмы носила буржуазия! Какие были тогда граммофоны, автомобили! Все это выглядело вкусно, аппетитно, кинематографично. Поэтические кабачки с песнями, стихами и танцами, наркоманы, кутилы, предвоенная истерия, любовные измены, даже дуэли, которые возродились в эти зыбкие, бурные годы. Можно сделать очень «стильное» кино, окунув в эту стихию адюльтерный иронический водевиль Жоржа Фейдо. А что, если слегка «пограбить» «сатириконовцев» — Аверченко, Тэффи, Сашу Черного, Осипа Дымова — и вставить кое-какие сюжетные эпизоды из русских писателей? И тут я натыкаюсь на рассказ Аркадия Аверченко, который с удовольствием, без зазрения совести позаимствовал. Перерабатывая ситуации Фейдо, перенося их на русскую почву, я сочинил финал истории, который должен был заканчиваться дуэлью. Но мне потребовалась смешная дуэль. У Аверченко, очень кстати, как раз такая нашлась. В этом рассказе о дуэли у противников имелся только один пистолет. Поэтому они стрелялись по очереди. А кому стрелять первым, должен был решить жребий. Чем не идиотизм? В результате всех моих усилий, мыслей, поисков выработался своеобразный жанр будущего фильма. Может, эта формулировка не отличается научностью, но мне кажется, она точно определила жанровую особенность моей ленты — «дурошлепская комедия». Эта «фильма», как говорили тогда, обязана была быть смешной абракадаброй: развлекательной, насыщенной трюками, безыдейной. В ней должны были происходить наивные, трюковые погони и безобразия, которые должны были доставить людям радость и удовольствие, вызывать смех. Это очень трудный жанр. Здесь легко впасть в пошлость, безвкусицу, дешевку. Поэтому работать на этой ленте должны были профессионалы высочайшего класса: артисты, художники, оператор, композитор. И режиссер, который решился на такую отчаянную попытку, обязан был возглавить этих талантливых людей и быть при этом своеобразным камертоном. Я, со свойственной мне скромностью, взвалил на себя эту тяжелейшую ношу. Закончил сценарий, и, признаюсь, мне показалось, что я справился с труднейшей задачей. Это было иное произведение, нежели то, что написал Жорж Фейдо, хотя почти все, что было выдумано им, вошло в наше общее сочинение. Фейдо по причине смерти в начале двадцатых годов прошлого века не подозревал, что у него появится соавтор по фамилии Рязанов, но вынужден был примириться с этим фактом из-за безысходности ситуации.

Название вещи российский соавтор не стал менять, наверное, чтобы не очень огорчать давно умершего француза. Итак, сценарий был готов, и я созвал под свои знамена дивную съемочную группу. Если выражаться по-спортивному, я сумел собрать первую сборную страны, состоящую из суперпрофессионалов. Стали искать артистов. Исполнители нужны были не только комедийные; они обязаны были обладать еще и «донорскими» качествами. То есть уметь добавлять в свои роли личные душевные качества, чтобы сделать персонажей более выпуклыми, более колоритными, нежели в сценарии. Надо было, не стесняясь, улучшать писательский первоисточник…

Больше всего мне доставил хлопот персонаж по фамилии Марусин. Он в сценарии молодой, но уже очень известный ученый, занимается естественными науками — флорой и фауной, известен за рубежом и в русском обществе. Он по уши влюблен в Аглаю Чугуеву, жену его старинного, еще с детства, друга, в данный момент отставного артиллерийского офицера. Но в любви наш академик, который в науке царь и бог, — в любви он застенчив, нерешителен, беспомощен, растерян, неуклюж. Наступает, не замечая, на ноги любимой, неловко бьет посуду «в особо крупных размерах», он — бедствие для чугуевской прислуги, недотепа, рассеянное чудовище, но одновременно очаровательное солнышко с прелестной детской улыбкой, верный преданный друг. Сыграть подобный набор качеств, причуд, несообразностей, несочетаемых, казалось, черт и остаться при этом естественным, натуральным и обаятельным — невероятно сложная задача. С ней, по-моему, блистательно справился Сергей Безруков, без сомнения один из