Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Боцзюэ расхохотался и ушел.

– Вот противный! Какой нахал! – возмущалась Гуйцзе.

Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.

Тому свидетельством стихи:

Как иволги припрятались за яблочки,Как у бамбука веселятся ласточки, —Художник-мастер все сумел нарисовать;Лишь девичью красу не в силах воссоздать.

Вскоре они поправили одежду и вышли из грота. Гуйцзе залезла к Симэню в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в рукав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе. Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась поправлять волосы, после чего пошла в дальние покои. Симэнь направился к Пинъэр мыть руки.

– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.

– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. – Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у потаскушки Ли еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?

– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

– А потаскуха Ци Сян появилась? – спросил Боцзюэ.

– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!

– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!

– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.

– Одно другому не мешает. Поздравить лишний раз не помешает, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?

– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

– Спой «Перила, заросшие пыльником», – заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

Весною свежи травы у реки,Но умерла душа моя наверно,Лишь пальцы пляшут по перилам нервно,Молчат цветы, безмолвны мотыльки.Терзает грудь огонь былой тоски,И дух весенний больно чувства ранит,А ивы пух кружится утром ранним,И опадают сливы лепестки,В прощальной неге льнут к ним мотыльки.Все как и прежде в побнебесье вечном:Ликует жизнь в кружении беспечном,Лишь мы с тобой отныне далеки.В начале весны мы расстались,И яблони лишь зацвели,Бутоны едва раскрывались,Едва пробуждались шмели.Нежданно в начале неделиГоряч стал полуденный сад.Вот лотосы пылко зардели,Гранаты струят аромат.Но ветер влетел, безобразник,С платанов одежды сорвал,Все астры созвал он на праздник,Багряно-златой карнавал.В дворцах – благовонные свечи,В садах – слива в зимнем цвету,Искрятся снежинки под вечер…Так годы скользят в пустоту.Зимою сменяется лето,Досадой – сердечная боль.Один-одинешенек где-тоТомится возлюбленный мой.Поначалу – радость встречи;Вздохи тяжкие – потом.Все любовники беспечныНа рассвете молодом.Весны в поцелуях спешныхРастранжирим в пух и прах.Только в сумерках кромешных –Сожаленье, стыд и страх.Долгой ночкою постылойВ одиночку пьем вино.Лишь во сне теперь, мой милый,Нам свиданье суждено.

На мотив «Коробейника»:

Скорей бы свадьбы день настал,Сбылось бы все, о чем мечтал,Ведь мне завещано судьбойДожить до старости с тобой.

Заключительная ария на мотив «Миром и покоем упоен»:

Мне клялся юноша беспечно:«В любви сольемся мы навечно,Устроим счастья пышный пир,Ты – мой единственный кумир!Под пологом любви сердцаПусть бьются рядом без конца!»Я, легковерная, отнынеСтрадаю горько – сердце стынет.

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, поели и стали собираться.

– Ты завтра занят, брат? – спросил Боцзюэ.

– Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, – отвечал Симэнь. – Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

– Тогда Ли Третий и Хуан Четвертый пусть послезавтра придут, – заметил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия.

– Только пусть после обеда приходят, – добавил он.

Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.

Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.

– Сестрица! – обратилась Цзиньлянь к Юэнян. – Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.

Сначала Юэнян, Юйлоу, Цзяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой галерее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку Спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем Любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.

Когда они вышли из терема, в беседке Спящих облаков Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.

– Что ж мы зятюшку-то не позвали? – вдруг вспомнила она.

– Его батюшка за город отправил, – пояснила падчерица. – К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.

Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.

– Я от Сюя серебро привез, – докладывал он хозяйке. – Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.

Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли полюбоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.