Танец с драконами - George Martin

Даже в подбитых мехом перчатках Теон чувствовал пульсирующую боль. Чаще всего болели именно руки, особенно отрубленные пальцы. Неужели когда-то женщины жаждали его прикосновений? «Я провозгласил себя принцем Винтерфелла, – подумал он, – и вот что из этого вышло». Он надеялся, что даже спустя сотни лет о нем будут петь песни, передавая из уст в уста истории о его отваге. Но если сейчас кто и говорил о нём, то только как о Теоне Перевёртыше, и все истории описывали лишь его вероломство. «Это место никогда не было моим домом. Я жил здесь заложником». Лорд Старк ни разу не обошелся с ним жестоко, но между ними всегда стояла длинная стальная тень его двуручного меча. «Эддард всегда был добр ко мне, но в этой доброте не было теплоты. Он знал, что однажды ему, возможно, придётся меня убить».

Глядя себе под ноги, Теон пересек двор, лавируя между шатрами. «Тут я учился сражаться», – вспоминал он тёплые летние деньки, проведённые в поединках с Роббом и Джоном Сноу под присмотром старого сира Родрика. Тогда он был цел и невредим и мог обхватить рукоять меча, как любой другой мужчина. Но двор хранил и более мрачные воспоминания. Именно тут Теон собрал людей Старка в ту ночь, когда Бран и Рикон бежали из замка. Стоявший подле него Рамси, тогда ещё он был Вонючкой, нашёптывал ему, что следует содрать кожу с нескольких пленников, чтобы заставить их рассказать, куда убежали мальчишки. «Я не допущу никакого свежевания, пока я принц Винтерфелла, – ответил Теон, не представляя, каким коротким окажется его правление. – Никто из этих людей не помог мне. Я знал их большую часть своей жизни, но ни один не пришёл мне на помощь». Несмотря на это, он сделал всё, чтобы защитить их, но как только Рамси сбросил с себя личину Вонючки, то убил их всех и железнорожденных Теона в придачу. «Он сжёг моего коня». Это зрелище стало последним из того, что ему пришлось увидеть в тот день, когда пал замок. Горевший Улыбчивый бился так, что искры огня с его гривы летели во все стороны, и кричал с побелевшими от ужаса глазами. «Здесь, в этом самом дворе».

Возвышавшиеся перед Теоном новые двери Великого Чертога, заменившие сгоревшие прежние, из-за наскоро сколоченных сырых досок показались ему грубыми и уродливыми. На посту стояла пара сгорбившихся и дрожавших под толстыми меховыми плащами копейщиков с заледеневшими от мороза бородами. Сопровождаемый их недовольными взглядами Теон заковылял вверх по лестнице, толкнул правую дверь и скользнул внутрь.

В ярко освещённом светом факелов зале разливалось благословенное тепло, а народу собралось не меньше, чем в былые времена. Теон подождал, пока его согреет окутавшая волна тепла, а потом пошёл к передней части зала. Люди сидели на скамьях так плотно, что слугам приходилось между ними протискиваться. Даже на помосте, где расположились рыцари и лорды, было тесновато.

Неподалеку от них, пощипывая струны лютни, Абель пел «Прекрасных Дев Лета». «Он называет себя бардом, хотя правильнее было бы – сутенёр». Лорд Мандерли привёз из Белой Гавани музыкантов, но ни один из них не умел петь, поэтому, когда у ворот появился Абель с лютней и шестью женщинами, его встретили с распростертыми объятьями.

– Две сестры, две дочери, жена и моя старая матушка, – заявил певец, несмотря на то, что ни одна из них не была на него похожа. – Некоторые из них танцуют, некоторые поют, одна играет на волынке и ещё одна – на барабанах. И к тому же все они хорошие прачки.

Кем бы ни являлся Абель – бардом ли или сутенёром, но голос у него был сносным, а игра неплохой. Здесь, среди руин, никто большего и не ждал.

На стенах пестрели штандарты различных родов: золотая, коричневая, серая и чёрная лошадиные головы Рисвеллов; ревущий гигант дома Амберов; каменная рука дома Флинтов из Кремневых Пальцев; лось Хорнвуда и водяной Мандерли; чёрный боевой топор Сервинов и сосны Толлхарта. Но яркие знамёна не могли полностью скрыть ни почерневших стен, ни заколоченных досками проёмов окон. Даже крыша выглядела по-другому – потемневшие от вековой сажи старые стропила заменили новыми из светлого необработанного дерева.

Самые большие знамёна висели на помосте, за спиной у жениха и невесты – лютоволк Винтерфелла и ободранный человек Дредфорта. Вид знамени Старков поразил Теона сильнее, чем он ожидал. «Неправильно, это неправильно, как и её глаза». Гербом дома Пуль был голубой круг на белом поле, обрамлённый серой лентой. Вот какое знамя они должны были вывесить.

– Теон Перевёртыш, – произнёс кто-то, когда он проходил мимо столов. Один из мужчин демонстративно отвернулся от него, а другой сплюнул. «Почему бы и нет?» Он предатель, обманом захвативший Винтерфелл, убивший своих названных братьев, отдавший своих людей на растерзание у Рва Кейлин и уложивший названную сестру в постель к лорду Рамси. Русе Болтон мог использовать его, но настоящие северяне, скорее всего, испытывали к нему лишь презрение.

Из-за отрубленных на ноге пальцев его походка стала неуклюжей, комичной, похожей на ковыляние краба. За спиной Теона хихикнула какая-то женщина. Даже здесь, в этом холодном полуразвалившемся замке, полном снега, льда и смерти, были женщины. «Прачки» – так, приличия ради, называли маркитанток вместо привычного всем слова «шлюхи».

Теон не мог сказать, откуда те взялись. Они просто появлялись, подобно трупным червям или стервятникам, слетавшимся после битвы. Такие женщины есть в каждой армии. Одни из них – прожжённые шлюхи, способные переспать с двадцатью мужчинами за ночь и легко перепить их всех. Другие – на вид невинные девицы, но это просто профессиональная хитрость. Некоторые – фронтовые жёны, поклявшиеся солдатам в верности именем того или иного бога, но обречённые на забвение после окончания войны. Ночью они согревали мужские постели, по утрам латали сапоги, вечерами готовили ужин и обирали тела после битвы. Впрочем, некоторые из них действительно стирали. Частенько вместе с ними таскались их бастарды – грязные, жалкие существа, появившиеся на свет в каком-нибудь из военных лагерей. И вот такая потаскуха хихикала сейчас над Теоном Грейджоем. «Пусть смеются». Его гордость умерла здесь, в Винтерфелле; ей не было места в подземельях Дредфорта. Познавшему поцелуй ножа для свежевания смех уже не навредит.

По праву рождения и крови у него было место на помосте – в конце высокого стола, рядом со стеной. Слева сидела леди Дастин, облачённая, как всегда, в грубую чёрную шерсть, без украшений, а справа – никого. «Они все боятся, что моё бесчестье перекинется и на них». Он бы точно рассмеялся, если бы только посмел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});