Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

даже кивать начал — мол, он отлично понимает, как же, как же…

— Придет отец, ты на его болтовню не обращай внимания, — говорила Надя. — Он человек со странностями, заговаривается немного… Горе-то у него большое. Сразу двух сыновей потерял. Года три назад, наверно, пошли они на охоту, ушли, да и с концом. Оба рослые были, сильные, за плечами у каждого по двустволке, тепло одетые, в новых ватниках, в больших охотничьих сапогах. Оба красивые, братья мои, старшие братья-близнецы, бороды у них такие пышные были, вот как, может, у Зевса, каким я его представляю… Ну, а отец все никак поверить не может, что пропали они… Каждое утро их ждет вот уже три года… Ходит-ходит по избе, ворчит, что вот ушли, давно бы пора вернуться, так нет, опять где-то шастают, с детства ни отца, ни мать не слушались… Ходит так, ходит, а сам в окно поглядывает. Изведет себя ожиданием, подойдет к окну, и ему уж начинает мерещиться, что видит он их, возвращаются они с охоты, идут во-о-он из того лесочка, — Надя показала рукой в окно. — «А, ну вот и они, наконец, — начинает радоваться. — Идут, черти окаянные… Хоть бы их там, действительно, медведь, что ли, задрал, чтоб знали, когда возвращаться. Идут, идут, слава богу…» Говорит он это так, а сам верит, что в самом деле идут, с охоты возвращаются сыновья… Бывает, еле успокоишь его, целый день мучается и все ждет, ждет… Не знаю даже, как он тут один в лесу останется, когда уеду в Москву учиться. Изведет себя совсем…

Отец, вернувшись с обхода, действительно начал с вопроса: «Не вернулись еще?» Надя как-то неопределенно пожала плечами, сказала, что это вот Алеша, ее гость; отец подошел, крепко пожал руку, но ничего не сказал, ничего не спросил. Странного в нем Алеша ничего не заметил, нормальный рослый мужик, светлые, ясные глаза, густая, с проседью, темная борода… Но потом в самом деле было слышно, как он ворчит в другой комнате, что черт бы побрал этих сынков, сущие бездельники, давно пора вернуться и делом заниматься… Со временем ворчание становилось тревожней, изредка отец заходил на кухню, где сидели Алеша с Надей, и, заглядывая в окно, говорил: «Нет, не идут… Нету пока, окаянных…» Надя все показывала Алеше руками: мол, не удивляйся, я тебе рассказывала, ничего странного нет… Отец уходил в другую комнату и там ворчал сильнее прежнего; слышно было, как он там чем-то занимался: что-то брякало, стучало, трещало, но, правда, недолго — отец снова приходил и смотрел в окно в сторону лесочка… Но никого, конечно, там не было. «Шастают где-то, окаянные… В детстве, бывало, тоже не загонишь их домой… Ни мать, царство ей небесное, ни отца не слушались… Черти, истинно черти окаянные…» Но вот один раз, выглянув в окно, он вдруг удовлетворенно хмыкнул: «Ну вот и они… возвращаются наконец. Хоть бы их там, действительно, медведь, что ли, задрал, чтоб знали, когда домой возвращаться. Работать тоже надо знать время…» Надя сказала Алеше глазами: «Началось… Не обращай внимания…» Алеша с каким-то странным страхом и жалостью смотрел на ее отца. Но когда отец во второй раз, посмотрев в окно, наивно-радостно сказал: «Идут, идут, черти…», Алеша тоже выглянул в окно — так просто, машинально — и увидел… и глазам своим не поверил! Из лесочка, на который указывала ему Надя, действительно шли два бородатых парня в высоких охотничьих сапогах, в темных ватниках, с ружьями за плечами… Алеша протер глаза и снова посмотрел в направлении леса: точно, идут!

— Надя, — прошептал он, — ты ничего не видишь? — и показал рукой за окно.

Надя посмотрела через его плечо.

— А ты что, видишь что-нибудь? Ничего не вижу…

— Нет, нет, — тихо сказал он, — ничего не вижу, — хотя явственно видел, как из леса к дому шли два парня. Он боялся ей сказать, что видит этих парней, потому что она подумает еще, что и он спятил, видит людей, которые три года назад пропали в лесу… Но и не видеть их он тоже не мог: они точно шли, они были, двигались, было видно, что они даже разговаривали.

— Идут, идут, окаянные… — все повторял отец, выглядывая в окно.

А Надя показывала Алеше: не обращай внимания, они каждое утро у него идут вот уже три года… Что сделаешь, раз такое горе?

«Да что же это?! — с ужасом подумал Алеша. — Что это? Может, у меня с воображением чего-нибудь случилось? Может, трекнулся я? Вчера вот сон, Зевсы, боги, чертоги, черт знает что такое… Сегодня братья из лесу идут, когда идти они совсем не могут, потому что их нет, нет…»

Он снова посмотрел в окно и там, за окном, отчетливо и реально видел двух парней, которые уже не так далеко были от дома, они шли, они разговаривали, они были…

«Как же это?..» — думал Алеша.

А Надя ему говорила:

— И вот так всегда, каждое утро… Ну кого он там видит, как он может, человек в здравом уме, взрослый, серьезный, как может он видеть кого-то там? Ну вот, посмотри сам, разве есть там кто-нибудь? Видишь ведь, собственными глазами видишь, что никого там нет… И быть никого не может. Но отцу это не объяснишь, попробуй вот скажи ему сейчас, что нет никого, — рассмеется, не поверит, дурой обзовет…

«Да, да, — думал Алеша, неотрывно глядя в окно, — нет никого, нет… А они вот идут, идут… И ружья-двустволки, и ватники синие, и похожи оба, ясно, что близнецы… Ну вот хоть что близнецы, разве может померещиться? Так ведь нет, именно близнецы идут, и бороды одинаковые, и носы, и глаза… Даже смеются, кажется, одинаково. Нет, это черт знает что такое со мной творится. Я, наверное, спятил все-таки…»

И потом он уже смотрел на приближающихся братьев, буквально впившись в них глазами. Не было никаких сил оторваться от этого наваждения. И смотрел тем пристальней и упорней, чем больше шептала рядом Надя: «И вот нет никого, а ему кажется, есть… Да кто? Где? Почему же я этого не вижу? Если бы это было реально и возможно, то я бы первая их увидела, потому что увидеть их я, может, хочу больше других… Но ничто не возвращается во времени, необратимость времени очевидна. Разве вот сойти с ума… Но легко ли это — сойти с ума? Да и как это — сойти с ума? Что при этом надо чувствовать, что слышать, что видеть? Может, что вот они идут… Это может быть?» Подходил отец, Надя