Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

Якорь к ветру.

Я помогал отцу с приготовлениями, не понимая, что он собирается делать. Отказался бы я, если бы знал?

Иногда я езжу туда, чтобы повидаться с ней. Пятнадцать лет. Поднимаюсь по лестнице и слушаю, как скрипят под ногами половицы. Чувствую, как учащается сердцебиение, гадаю, как она меня встретит. Если она не спит, то будет кричать и мучиться. Если спит, прерывисто дыша, то толку от нее не будет никакого.

Она пугала меня. Я был подростком, и в моей крови кипели гормоны. Я думал о девочках, о футболе, обо всем, о чем мне положено было думать. И моя собственная мать пугала меня. Другим ребятам не приходилось сталкиваться с этим. У других были нормальные родители, нормальная жизнь, а самой большой их заботой были карманные деньги и свидания по выходным.

Я стоял на лестничной площадке довольно долго. Ладони у меня стали влажными от пота. Потом я подошел к двери и замер на секунду. Мне надо было собраться, набраться смелости. Я почувствовал, что не могу повернуть ручку двери, и вытер ладони о футболку.

Я аккуратно открыл дверь. Сквозь занавеску, которую отец повесил перед кроватью, ничего не было видно. Я слышал ее дыхание, хриплое и глубокое. Она спала, и я был рад этому.

У нее была бледная прозрачная кожа — как волокно, как перламутр. И словно натянутая на барабан. На ее лице было заметно напряжение. Она вздыхала и бормотала что-то. Тонкие пальцы, не способные удержать что-то тяжелее перышка. Изможденное тело. Она была совсем на себя не похожа. Как будто что-то съело ее изнутри. Она была такой, сколько я себя помнил. Она не была тем человеком, которого я хотел бы видеть своей матерью. Это был какой-то другой человек. Я молча наблюдал за ней, не смея вздохнуть, чтобы не издать ни звука, поскольку если она проснется, то начнет кричать, или плакать, или нести чушь, а я уже наслушался всего этого. Поэтому мне не хотелось, чтобы она проснулась.

Я не знал, что отец собирался делать, но у Большого Джо всегда был ответ, всегда было решение проблемы.

— Сынок, — сказал он, — твоя мать больна. Она больна неизлечимо.

У меня перехватило дыхание, закружилась голова. На глаза навернулись слезы. Я не хотел плакать. Я никогда больше не хотел плакать.

— В плаче нет ничего плохого, — сказал Большой Джо. Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. — Плачь, если хочешь.

— Это поможет? — спросил я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Некоторые люди считают, что помогает.

— А ты? Что ты думаешь?

— Я не понимаю, чем это может помочь.

— Тогда я не буду плакать.

Наступила тишина. Я закрыл глаза и спросил:

— Сколько еще осталось?

— До того, как она покинет нас? Я не знаю, сынок. Я просто не знаю.

— А кто знает?

Он не ответил.

— Что же нам делать?

— Делать? Я не уверен, что мы можем что-то сделать. Нужно просто ждать.

— Значит, это мы и будем делать, — сказал я. — Мы будем ждать.

Воспоминания давно минувших лет, а сейчас вечер понедельника, тринадцатое ноября, и Кэтрин больше нет. Как и моей матери. Это, более чем что-либо другое, оказалось самой большой иронией моей жизни.

Занятия закончились. Я укладываю книги в портфель и стряхиваю мел с пиджака.

Я поворачиваюсь и гляжу на доску. Там — через всю доску — я написал очень известную фразу: «Несправедливость в какой-либо части мира представляет угрозу для справедливости во всем мире».[104]

Кажется, мы убили человека, который сказал это.

Что я сегодня рассказывал им? Что я вкладывал в их восприимчивые умы? Этику литературы. Обязанность автора восхвалять честность, прямоту, описывать читателю суть проблемы как можно точнее.

— Но с чьей точки зрения? — спрашивает один студент. — Ведь правда относительна. Она воспринимается каждым человеком по-своему.

— Да, — соглашаюсь я. — Правда относительна. Правда для каждого своя, она индивидуальна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Тогда где мы проведем границу? — продолжает он. — Где восприятие того, что один человек считает правдой, становится ложью?

Я смеюсь. Я старательно пытаюсь вести себя так же, как Джек Николсон на экране, и отвечаю:

— Правда? Вы хотите правду? Вы не сможете с ней справиться…

Раздается звонок. Все расходятся. Студент глядит на меня, стоя у двери. Я читаю в его глазах подозрение и неприязнь. Ответ на этот вопрос так и не был дан.

И я думаю: «Я был как ты, очень давно я был похож на тебя».

А потом мы нашли черту, которая отделяет правду от лжи. Мы пересекали ее столько раз, что она потускнела, а после исчезла совсем.

Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили во благо.

Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили себе.

Глава 11

Во вторник утром небо было цвета грязного бинта. Погода сулила дождь. Наташа Джойс отвезла дочку в школу и вернулась домой. Она сидела на нижней ступеньке лестницы и с отсутствующим видом держала возле уха телефонную трубку. Уже несколько минут она ждала, пока ее соединят с мэрией, и наслаждалась погодной музыкой.[105] Погодной музыкой белых людей. Хлои не будет дома несколько часов. В доме чисто, и она одна. Наташа думала о тех двух детективах, что приходили к ней. Точнее, о том, что постарше. Он был похож на мужчину, что приходил к ней вместе с Кэтрин Шеридан, которую на самом деле звали иначе. Они не были похожи физически. Просто между ними было что-то общее. Возможно, тот тоже был легавым.

— Мэм?

— Да, я здесь, — отозвалась Наташа.

— Мне очень жаль, мэм, но у нас, похоже, возникли осложнения с компьютерной системой. Вы сказали «Кинг», верно? Дэррил Эрик Кинг?

— Да, верно.

— Зарегистрированная дата смерти — седьмое октября две тысячи первого года?

— Да, правильно.

Секунда молчания.

— Он должен быть в базе, мэм. Нет никаких сомнений.

— Возможно, дело в задержке передачи данных. Я говорила с кем-то до этого, и мне сказали, что через пять лет все записи поступают в архив. Может, какая-то задержка или что-то еще?

— Это электронная база данных, мэм, — сказала женщина на другом конце провода. Она была чернокожей, это несомненно. Казалось, она хочет помочь Наташе. — Они просто выстреливают данными, и они загружаются к нам в систему напрямую. Если записи существуют, они должны быть здесь.

— Так что же это значит? — спросила Наташа. Она начала нервничать. Это осложнение было странным.

— Что это значит? — повторила женщина ее вопрос. — Это значит, что кто-то где-то напортачил, вот что это значит.

— Что же мне делать?

— Оставьте мне ваш номер, мисс Джойс, и я отправлю в наш технический отдел электронное письмо, чтобы они разобрались, хорошо?

— Вы мне перезвоните?

— У вас дома есть Интернет?

Наташа улыбнулась.

— Нет, у меня нет Интернета.

— Тогда я перезвоню вам. Наберитесь терпения. Чтобы добиться от этих парней ответа, возможно, придется подождать.

— Хорошо, спасибо, — сказала Наташа и оставила женщине свой номер.

— Я сделаю все, что смогу, хорошо?

— Спасибо.

— Без проблем. Приятного вам дня.

— Да, спасибо. И вам приятного дня. — Наташа хотела было положить трубку, но вдруг вспомнила, что не знает имени этой женщины. — Мисс! — окликнула она. — Мисс?

Но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Наташа растерянно опустила трубку на рычаг и встала со ступеньки.

По какой-то непонятной причине она решила, что ей вряд ли позвонят из административного отдела полицейского управления.

По какой-то другой причине ей было страшно.

Миллер зашел на сайт imdb.com и отыскал фильм «Эта прекрасная жизнь». Продолжительность фильма составляла два часа десять минут. Миллер позвонил Тому Александеру в офис коронера и получил расписание их работы. Потом проглядел записи, которые сделал в машине. Он проснулся почти три часа назад, в офис приехал спустя час. То, что он обнаружил, не на шутку его взволновало. Если то, что это значило, было правдой…