М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание - Михаил Садовяну

Когда наконец Григоре Юга вместе с новым управляющим поехал к себе в имение, то, стремясь хоть как-то успокоить и утешить крестьян, он задержался в Питешти, чтобы вызволить из тюрьмы учителя Драгоша.

Балоляну заставил себя долго упрашивать. Он был твердо убежден, что восстание, в частности в уезде Арджеш, дело рук подстрекателей, и потому задался целью непременно их выявить и тем самым помочь своей партии, которую некоторые анархические газеты стали обвинять в том, что она якобы несет моральную ответственность за печальные события. На Драгоша ему указали как на самого опасного агитатора. Только после двух дней уговоров и настояний Балоляну согласился выпустить его под личную ответственность Григоре…

Амара вновь обрела свой обычный вид. Корчмарь Бусуйок, сдвинув шляпу на затылок и выпятив живот, опять стоял на пороге, переговариваясь с прохожими. Староста Ион Правилэ наведывался к нему все чаще, чтобы опрокинуть стопку цуйки и восстановить силы, необходимые для преодоления трудностей, вызванных революционной бурей.

— Что там слышно с арестованными, господин староста? — то и дело спрашивал корчмарь. — Выпустят их или совсем сгноят в каталажке?

— Что ж теперь делать, Кристаке, коли они меня не слушали? — озабоченно вздыхал староста. — Больно умными стали, напролом лезли, вот и нарвались… Сейчас одна надежда на господина Григорицэ, может, смилостивится и выручит их из беды, как выручил господина Никэ.

— А убытки нам оплатят или так и останемся ни с чем? — продолжал расспрашивать Кристя Бусуйок, который подал соответствующие бумаги и у себя в селе, и в Питешти, надеясь хорошенько подработать на своих переживаниях.

— Так и в этом деле вся надежда на господина Григорицэ, — отвечал Правилэ. — Теперь только его доброе сердце может нам помочь…

В канцелярии трудился в поте лица один лишь секретарь Думитреску, совсем заваленный бумагами, так как староста пропадал то в жандармском участке, то на барской усадьбе. Унтер Боянджиу готов был продолжать следствие хоть целый год, но Григоре посоветовал ему поскорее закончить его и не слишком лютовать.

— Я тебе говорил, что в Амаре все разбойники, один к одному, а ты мне не верил, — частенько выговаривал Боянджиу старосте. — Сейчас ты их тоже раскусил!.. Но ничего, отныне у меня на них есть управа!..

Окруженное цветущими деревьями, заново оштукатуренное здание старой усадьбы казалось помолодевшим. Развалины сожженного дома были разобраны, а цветочные грядки, разбитые на их месте, словно раздвинули парк, сделали его более гостеприимным. Управляющий Халунга уверенно взял в свои руки хозяйство, будто провел здесь всю жизнь. Его спокойная, ласковая речь, особенно уместная сейчас доброта, трудолюбие и энергия завоевали доверие крестьян. Один только Исбэшеску, занятый восстановлением уничтоженных гроссбухов, следил за новым управляющим с тайной враждебностью. Он считал себя незаслуженно оскорбленным и приниженным тем, что Халунга незаконно узурпировал должность, полагавшуюся ему, и только ему, по всем законам и по справедливости, тем более что он, Исбэшеску, столько перенес из-за своей преданности хозяевам.

— По воскресеньям Григоре собирал крестьян во дворе усадьбы, чтобы узнавать из первых рук об их нуждах и горестях. Каждый раз ему приходилось выслушивать одни и те же жалобы, — правда, высказывали их сейчас осторожнее, — на нехватку кукурузы, тяжкое бремя долгов, земельный голод. Никто никогда не упоминал о восстании, а когда Григоре спрашивал, то неизменно получал почти один и тот же ответ:

— Погорячился народ, господин Григорицэ, так уж, видать, было суждено.

Один только Лупу Кирицою как-то осмелился добавить:

— Не пробил еще тот час, когда возьмет верх правда, сударь, но обязательно должен когда-нибудь пробить, потому как не может быть на свете жизни без правды.

Козма Буруянэ то и дело наведывался к Григоре за советом и помощью, но главным образом для того, чтобы пожаловаться. Сейчас он уповал только на то, что государство возместит убытки, иначе ему ничего не останется, как пойти по миру, — мужики, мол, разграбили у него все, до последней нитки. От Буруянэ Григоре узнал, что полковник Штефэнеску в минуту гнева застрелил собственной рукой трех крестьян из Влэдуцы, которых уличил в поджоге усадьбы…

В конце мая, когда Халунга уже вполне освоился в Амаре, Григоре снова уехал в Бухарест. Он всем говорил, что ему необходимо в столицу, чтобы с помощью Думеску ускорить там разрешение финансовых дел. Но в глубине души он признавался себе, что его тянет в Бухарест что-то более важное, такое важное, что от этого зависит вся его жизнь.

Однако в столице дни проходили за днями, а Григоре все никак не осмеливался взяться за это «самое важное». Он занимался всевозможными пустяками, будто специально стараясь отсрочить главное. К Пределяну заходил реже, чем раньше, под предлогом множества серьезных и безотлагательных дел, связанных с Амарой. С тех пор как в начале июня был распущен парламент и Балоляну, отказавшийся от поста префекта, чтобы выставить свою кандидатуру в палату депутатов, возвратился в столицу, Григоре бывал у него почти ежедневно, как раньше у Пределяну. Однако о воскрешении прежних теплых отношений не могло быть и речи, ибо Балоляну, уже больше ни за что не отвечавший, снова излагал радикальные теории и разглагольствовал о крестьянском вопросе с прежним пустозвонством, раздражавшим Григоре.

— Нашим первым законом будет всеобщая амнистия, которая исцелит раны, нанесенные недавними несчастьями, и принесет душам истинный покой! — заявил как-то с аристократической гордостью Балоляну. — Мы, чьи сердца обливались кровью, когда нам приходилось восстанавливать в стране порядок, умеем восстанавливать и справедливость, дорогой Григорицэ! Тысячи несчастных, которыми полны тюрьмы, должны вернуться к своим очагам, покаявшись и исправившись, чтобы снова приступить к труду на благо и счастье Румынии!

Григоре надеялся использовать влияние Балоляну, чтобы устроить куда-нибудь на службу Титу Херделю, который, узнав от Рошу правду о своем положении в редакции газеты, был в отчаянии и боялся, как бы не остаться снова без куска хлеба. В конце концов, с помощью генерального секретаря Министерства государственных имуществ, Балоляну удалось пристроить Титу на должность референта в Управление по делам Добруджи.

— А что я там должен буду делать? — взволнованно спросил Титу, которого Григоре привел с собой, чтобы тот сам услышал добрую весть.

— Должны будете заходить туда раз в месяц получать жалованье! — весело ответил Балоляну. — А все остальное время — писать стихи, если вы еще способны на это! Или женитесь, если надумаете!

Титу Херделя покраснел, словно Балоляну угадал его сокровенные мысли, но тут же нашелся и возразил:

— Мне кажется, это пожелание скорее относится к господину Юге.

Григоре чуть помолчал и лишь после паузы серьезно ответил:

— Вероятно, это было бы неплохо…

6

В середине июня, так и не закончив всех дел, Григоре Юга решил поехать в Амару и не возвращаться в Бухарест до самой осени. Он зашел попрощаться с семьей Пределяну. Там он застал одного Виктора; Текла и Ольга ушли в город за покупками. Поболтав о новостях и главным образом об ущербе, понесенном Пределяну в Делге (впрочем, совсем незначительном), Григоре неожиданно, без малейшей связи с предыдущим разговором, спросил:

— Как ты думаешь, Виктор, Ольга согласится стать моей женою?.. Но только прошу тебя ответить мне искренне, без дипломатии, так как…

Пределяну лукаво улыбнулся:

— А что она сама думает? Ее ты спрашивал?..

И тут Григоре Юга выпалил одним духом, что он давно любит Ольгу, что он тщетно боролся с собой, что ему опротивела теперешняя его жизнь и он мечтает начать новую… Пределяну дал другу излить душу, выслушав его серьезно и с сочувствием.

— Вот что, дорогой Григорицэ, — сказал наконец Виктор. — Ты говорил, что собираешься завтра ехать в Амару. Отложи отъезд на день. Послезавтра едет домой и Ольгуца. Ты можешь ее проводить, развлечь по дороге и даже нанести визит ее родителям в Крайову. Чутье мне подсказывает, что ты об этом не пожалеешь.

Поезд отправлялся в пять часов. Григоре ждал на вокзале с четырех. Первым пришел Титу Херделя с букетиком белых цветов. Накануне, в минуту полного душевного счастья, когда они завтракали вместе, Григоре признался другу, что он любит Ольгу Постельнику и счастлив. Титу захотелось первым поздравить Ольгуцу или хотя бы преподнести ей цветы, так как поздравлять ее на словах он пока не решался, боясь оказаться нескромным… Кроме того, ему не терпелось поделиться с Григоре своей большой радостью. Накануне, уже после того как они расстались, Деличану — несомненно, по настоянию Рошу — объявил Титу, что тот остается и впредь в редакции «Драпелула» с тем же жалованьем, так как газета нуждается в его услугах. Весь излучая радостную уверенность в будущем, Титу воскликнул: