М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание - Михаил Садовяну

На околице Амары и дальше на улице все еще валялись трупы — тела лежали там, где их настигли пули. Кое-где стонали и корчились умирающие. Возница то и дело указывал кнутовищем:

— Глядите-ка, еще мертвец… И там… А этот, кажись, дышит, видите?

Исбэшеску узнал Кирилэ Пэуна, потом Николае Драгоша… Титу Херделя в ужасе воскликнул:

— Здесь, по-видимому, разыгралось настоящее сражение!

Один лишь Григоре молчал; казалось, он ничего не видел.

У церкви их проверил один патруль, у корчмы — другой. Подъехав к усадьбе, пролетка остановилась. Григоре, Титу и Исбэшеску прошли через главные ворота, увенчанные голубятней. Белые голуби томно ворковали. Аллеи парка были затоптаны, словно по ним пронеслось стадо одичалой скотины. Всюду царила такая тишина, что слышно было, как на улице протяжно зевает возница и встряхивает бубенцами лошадь, пытаясь смахнуть с себя усталость. Уцелевшие стены новой усадьбы мрачно чернели на свинцово-синем вечернем небе.

Григоре внимательно все разглядывал, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, будто попал сюда впервые, но около развалин не задержался. С заднего двора неожиданно вынырнул приказчик Леонте Бумбу, испуганный, точно он не верил своим глазам, а из старой усадьбы выбежала стряпуха Профира. Она тут же стала причитать хриплым, мужским голосом и бросилась целовать хозяину руку, орошая ее слезами. Григоре задал несколько вопросов и с равнодушным видом выслушал ответы, словно зная их заранее или не интересуясь ими.

На террасе старой усадьбы сидел капитан Лаке Грэдинару, оставленный на всякий случай в селе вместе со своей ротой для поддержания порядка. Капитан принес Григоре свои самые искренние соболезнования, выразив их, однако, в церемонных и фальшивых фразах, а затем сообщил, что префект Балоляну и майор Тэнэсеску уже почтили бренные останки всеми оплакиваемого Мирона Юги, после чего проследовали в Руджиноасу и далее, но к завтрашнему дню они, вероятно, вернутся. Григоре поблагодарил офицера в столь же выспренних выражениях, — ему самому было стыдно, но все-таки он что-то такое произносил, — потом неожиданно прервал фразу на полуслове и поспешно ушел в дом.

Отец, казалось, спал со свечой в изголовье. Григоре смотрел на него несколько минут, потом преклонил колени, как на молитве, постоял так еще какое-то время, затем придвинулся и поцеловал холодную, серую, с посиневшими ногтями руку. Лишь сейчас слезы хлынули у него из глаз и обильно полились на скрещенные руки покойника, поблескивая на них маслянистыми пятнами… Григоре поднялся, вынул платок, чтобы вытереть руки отца, но пока развертывал его, передумал и закрыл себе лицо.

Немного спустя, несколько успокоившись, он прошел в другую комнату в сопровождении всех остальных, кроме капитана, который тактично удалился, чтобы не растравлять его боль.

— Ты, Леонте, поезжай в Костешть! — распорядился Григоре печальным, но уже спокойным голосом, как будто слезы вернули ему самообладание.

Приказчику было поручено доставить в тот же вечер два гроба и все необходимое для похорон. Один из гробов нужно отвезти в Леспезь. Священник позаботится, чтобы тело Надины уложили в гроб и утром доставили сюда… Григоре считал, что все это необходимо сделать немедленно, не откладывая, ибо усопшим нужен покой.

На следующий день, в понедельник, Григоре вместе с Титу поехали по окрестностям, чтобы определить масштабы опустошений — сперва в Амаре, затем в Руджиноасе. Кучер Иким рассказал им по дороге, сколько человек и кто именно был убит в стычке на околице деревни.

В Руджиноасе они встретили коляску префекта Балоляну, который вместе с главным прокурором Греческу провел ночь в усадьбе помещика Гики, в Извору, чудом уцелевшей от ярости крестьян. Последовали продолжительные и слезливые соболезнования. Затем Балоляну принялся красочно описывать свою миротворческую деятельность. Он был глубоко взволнован и восхищен собственным героизмом. В самых поэтических красках живописал он угрожавшие ему страшные опасности, избежать которых ему удалось буквально чудом, так что он до сих пор не может прийти в себя. Под конец он выразил полное удовлетворение тем, что сумел восстановить порядок так быстро и почти без кровопролития.

— Бедняжка Мелания, если бы она только подозревала, что мне пришлось пережить! — вздохнул он растроганно. — Лишь благодаря моему хладнокровию и необычайному такту мне удалось совершить это чудо, дорогой Григорицэ! Но моя миссия еще не завершена. Самое трудное лишь начинается. Недостаточно победить зло, необходимо вырвать его с корнем, дабы оно не возродилось вновь! Не так ли, господин главный прокурор?

2

Накануне майор Тэнэсеску вернулся в Амару поздно вечером в сопровождении одного лишь адъютанта и батальонного трубача. Он мог бы заночевать в Извору, но хотел доказать префекту, что порядок полностью восстановлен и он может разъезжать ночью в одиночестве по недавно еще бунтовавшим селам. Кроме того, майор считал необходимым лично провести предварительное следствие в Амаре, этом гнезде бунтовщиков.

С самого раннего утра староста Ион Правилэ, трепеща от страха, ждал во дворе примэрии, толкуя со стражником о секретаре Кирицэ Думитреску, который, возможно, нынче понадобится, но вот уже два дня как где-то прячется, опасаясь крестьян.

— Это ты староста бандитов? — осведомился майор, как только увидел Правилэ, и тут же, не дав ответить, закатил ему несколько увесистых оплеух, заорав: — Я вас сейчас досыта накормлю революцией, будь уверен! Всех до отвала накормлю, да так, что ввек не забудете!

Накануне вечером Тэнэсеску строго-настрого распорядился убитых не убирать, а оставить трупы на месте для устрашения живых. Сейчас, надавав старосте пощечин, он приказал ему опознать под наблюдением унтер-офицера всех убитых, а затем перетащить покойников на кладбище, но не хоронить, пока не будет соответствующих указаний. Капитану Лаке Грэдинару надлежало принять меры, чтобы все крестьяне без исключения, в том числе женщины и дети, были немедленно согнаны во двор и сад примэрии для проведения следствия.

Потом вместе с адъютантом, юным, робким, как девица, младшим лейтенантом, майор Тэнэсеску разработал подробный план действий, с помощью которого следовало безотлагательно выявить убийц Надины и Мирона Юги, преступников, изувечивших сына арендатора Платамону, тех, кто поджег барские усадьбы, избил и разоружил жандармов, кто воровал и грабил и, наконец, тех, кто был виновен в оскорблении войск.

— Пока суд да дело, пошлем кого-нибудь в Леспезь и в Глигану, чтобы доставили тамошних главарей бандитов, устроим им очную ставку со здешними и будем судить всех вместе, — нетерпеливо перебил сам себя Тэнэсеску.

Спустя некоторое время перед ним предстал капитан Корбуляну, прибывший для восстановления жандармского участка. Майор обрадовался. Ему нужны были жандармы, хорошо знающие крестьян и разбирающиеся в местной обстановке. В этом разбойничьем гнезде никто не внушал ему доверия. Если и старый священник спелся с бунтовщиками и был вместе с ними застрелен солдатами, то кому можно верить? (В действительности священник Никодим читал заупокойные молитвы у изголовья Мирона Юги, а когда возвращался из барской усадьбы с крестом, завернутым в епитрахиль, был убит шальной пулей на улице, недалеко от своего дома.)

Унтер-офицер Боянджиу застал в своей опустошенной квартире Дидину, чуть осунувшуюся, но довольно веселую. Они обнялись. Дидина всплакнула и рассказала, как ей повезло: бабка Иоана спрятала ее на чердаке своего дома, кормила и ухаживала за ней, словом, уберегла от мужиков, которые, несомненно, растерзали бы ее, попадись она им в руки. Унтер тоже прослезился и тут же помчался в примэрию выполнять свой долг.

К девяти часам, когда приехала коляска с префектом и главным прокурором, следствие уже шло полным ходом. Крики и вопли крестьян, заполнивших улицу, двор и сад примэрии, долетали до корчмы. Примэрия была оцеплена солдатами, чтобы никто не мог сбежать до допроса.

Однако ничего важного выяснить еще не удалось. Два отделения солдат, вооруженные розгами и палками, то и дело сменяясь, чтобы не переутомиться, избивали всех без разбора. Крестьяне вопили, умоляли сжалиться, пощадить их, но ни за что не хотели признаваться в своих преступлениях и выдать главных преступников. Только благодаря унтеру Боянджиу удалось выявить семерых виновных в избиении и разоружении жандармов. Среди них были названы имена Серафима Могоша и Трифона Гужу.

— Ты почему ударил унтер-офицера, бандит? — взревел майор, вращая налитыми кровью глазами. — Как ты посмел поднять на него руку?

— Дак…

Серафим Могош больше ничего не успел сказать. Он смотрел майору прямо в глаза, спокойно, видно понимая, что оправдываться бессмысленно. Тэнэсеску тут же набросился на него с хлыстом и исполосовал в кровь, вопя: