Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

После обещания, данного Рузвельтом, Молотов вернулся в Лондон для официального подписания соглашения о взаимопомощи. Он вернулся с новым требованием: британцы должны в письменном виде гарантировать открытие второго фронта. Черчилль попытался объяснить Молотову, что Британия в Восточной Европе и Северной Африке сдерживает почти половину истребителей и треть бомбардировщиков люфтваффе. Тридцать три дивизии оси бездействуют в Восточной Европе, и более одиннадцати, включая две танковые дивизии, сражаются в Северной Африке. То, что Британия и Америка не открывают второй фронт в том виде, о котором говорит Сталин, не означает, что они не стараются оттянуть гитлеровские войска. Союзники, может, и не убивают много немцев на западе, рассуждал Черчилль, но эти немцы не убивают русских. Молотов вежливо выслушал его, но все равно потребовал гарантий. И, чтобы удовлетворить и американцев и русских, Черчилль составил коммюнике, которое Молотов мог отвезти в Москву. Оно повторяло обещание Рузвельта, констатируя, что «была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году». Молотов, получив эти обещания, решил, что американцы и британцы дали ему то, что он хотел от них получить. На самом деле они не дали ему ничего. Понимание необходимости второго фронта и действия в этом направлении – совершенно разные вещи. Черчилль, чтобы уточнить (не вполне искреннее) обещание, написал памятную записку Сталину, в которой подтвердил свою уверенность в необходимости второго фронта: «Мы готовимся к высадке на континент в августе или сентябре 1942 года». Далее Черчилль пояснил, что пока это предварительное решение, без каких-либо гарантий: «Одним словом, мы ничего не можем обещать по этому вопросу». Молотов уехал из Лондона в Москву 10 июня, передал письмо и изложил соображения Черчилля Сталину, который не согласился ни с одним из черчиллевских объяснений[1308].

Молотов с сопровождающими лицами остановился в Чекерсе, где Молотова и двух его помощников охраняли два здоровых русских охранника и обслуживали две (тоже здоровые) русские горничные. Охранники проверяли спальни на наличие прослушивающих устройств – «адских машин» – как называл их Черчилль. Один револьвер лежал на прикрованном столике Молотова, второй – под подушкой дипломата. Горничные молча сидели на стульях за дверью своих хозяев днем и ночью. Все это показалось Черчиллю весьма необычным. Он, со своей стороны, тоже постарался сделать для русских незабываемым этот визит. Они наблюдали его на отдыхе, если это можно было назвать отдыхом. В Чекерсе у него была возможность расслабиться, и сделать это в компании, которую выбирал он сам (русские были исключением из этого правила)[1309].

Дневниковые записи и письма посетителей Чекерса проливают свет на то, как вел себя Черчилль: никто не был таким напряженным на отдыхе, как Черчилль. Чем тяжелее оказывалась прошедшая неделя, тем явственнее обнаруживалась потребность в выходном в духе «Алисы в Стране чудес», как это называл Брук. Вот это и вызывало те самые «тревожные предчувствия», о которых говорил Йен. Позже Брук написал, что у него не осталось «счастливых воспоминаний» об этих долгих выходных, когда каждый вечер «растягивался до утра». Старик расслаблялся с неистовой энергией, и всегда доля юмора и хорошего настроения была обратно пропорциональна тому, что можно было ожидать от человека, который только что пережил тяжелую неделю, а большинство недель с мая 1940 года приносили ужасные новости[1310].

Неделя, когда Молотов нанес первый визит, не была исключением. Когда Иден с русскими обсуждал подробности соглашения, Эрвин Роммель выгнал британскую 8-ю армию. 26 мая Роммель совершил отвлекающий маневр: пока штурмовые подразделения имитировали фронтальный штурм Эль-Газали, Роммель совершил марш-бросок на юг вдоль британских минных полей и вышел в районе Бир-Хакейма. Ричи не был готов к бою. Хуже того, хотя он превосходил Роммеля в танках, 700 к 560, он не сосредоточил их в одном месте, чтобы нанести удар по роммелевскому головному отряду. Роммель, как обычно, сосредоточил свои танки. Он собирался за день прорвать линии Ричи, но столкнулся с генералом Уильямом (Штурмовиком) Готтом и его 13-м корпусом и бригадой Свободной Франции. Готт и французы дали Роммелю отпор, который еще никто не давал ему в Северной Африке. Лису Пустыни потребовалось десять дней, чтобы расправиться с воинственными французами, которые после этого стали называть себя боевыми французами. Но к тому моменту Ричи утратил контроль над битвой[1311].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вновь ветер пустыни повернул против Черчилля, который, судя по дневниковым записям его коллег, был крайне возбужден, узнав об очередном поражении. Долгие разговоры были тем способом, вспоминал Джон Мартин, с помощью которого Черчилль «очищал свою голову». Он говорил за столом, он говорил на ходу. Его сотрудники пришли в восторг, когда он настоял, чтобы в Чекерсе установили кинопроектор: «Мы думали, если он посмотрит вечером хороший фильм, то потом отправится спать, – вспоминал Джон Мартин. – Ничего подобного; он не собирался ложиться спать после просмотра фильма»[1312].

В выходные он проявлял удивительную способность одновременно работать, расслабляться и буйствовать. Как-то вечером за ужином он сообщил гостям, что надеется, победа положит «конец кровопролитию», и продолжил: «Должен признаться, мне хотелось бы увидеть, как Муссолини, этого любителя рассуждать о величии Древнего Рима, задушат, как Верцингеторига[1313] по древнему римскому обычаю».

Гитлера он сослал бы на какой-нибудь далекий остров, «хотя не стал бы осквернять остров Святой Елены». Вскоре Черчилль ужесточил позицию относительно судьбы Гитлера, заявив кабинету министров, что «этот человек – главная движущая сила зла. Его следует посадить на электрический стул, который, вне всякого сомнения, можно получить по ленд-лизу». Он любил пересыпать разговоры за столом и выступления словами, которые были в ходу у московских пропагандистов, подвергавших нападкам буржуазный Запад (до создания альянса), такими как «гиена», «лакей», «простофиля», «низкопоклонник», «приспешник». Увидев подобные слова в «Правде», англичане представляли беснующихся «красных», но Черчиллю они подходили. Его зачастую абсурдные замечания можно было неверно истолковать как смешные мечты веселого старика. Но это было не так. Гопкинс был прав больше, чем предполагал, когда язвительно заметил, что Черчилль, скорее всего, читал только Старый Завет[1314].

Вместе с Молотовым в Британию пришла весна – подходящее время для вторжения. Британцам запретили ездить на южное побережье, как в два прошедших года. Ходили слухи, что союзники собирают армию на побережье и готовятся перепрыгнуть через Ла-Манш. Союзники ничего подобного не делали. На самом деле Черчилль сказал Молотову, что Англия готова отразить гитлеровское вторжение и продолжать борьбу, если Красная армия будет разбита и Москва капитулирует. Это был его ответ на вопрос Молотова: какую позицию займет Англия в случае разгрома Красной армии. С помощью «хороших карт» Черчилль попытался объяснить, что мы предпринимаем, а также пределы и характерные особенности военных возможностей островной державы. Черчиллю стало понятно, что Сталин с Молотовым не понимают, что союзники не смогут выиграть на суше, если не победят немцев на море. Он сказал Молотову, что уверен в победе союзников, но если Красная армия будет разбита, Гитлер нападет на Великобританию[1315].

Он ожидал, что в этом случае десятки тысяч человек встанут на защиту страны. «Лучше, – сказал он Колвиллу в июле прошлого года, – утопить этот остров в крови, чем капитулировать». То же самое в отношении русских сказал своим запуганным подчиненным Сталин, когда в выходные отдыхал на даче. Русские беспрекословно подчинялись его приказу «стоять насмерть!», поскольку в это время в его стране продолжалась кровавая бойня. В Бергхофе, гитлеровской резиденции в Берхтесгадене, во время выходных не поднималась тема защиты родины. Фюрер с ближайшими помощниками пили чай с булочками. Гитлер рассуждал о Римской империи, евреях и христианстве (и как его «лживость и лицемерие» подорвали развитие нордической расы). Вечерами фюрер совершал прогулки по горным тропам, высказывая мнение по различным вопросам своей немецкой овчарке по кличке Блонди и ближайшим соратникам – Геббельсу, Гиммлеру, Борману и Герингу. Они никогда не обсуждали возможность поражения. И на это была причина: они побеждали[1316].