Дети города-героя - Ю. Бродицкая

считались свободными только тогда, когда все малыши были разведены по домам и школа была приготовлена к следующему дню.

Каждое утро в кабинете директора собирались завуч, завхоз, дежурные по школе. Они докладывали, как прошла ночь, готова ли школа к занятиям. Был в школе журнал дежурств. Никто не думал тогда, что эта простая самодельная книжка станет историческим документом и будет храниться в Музее истории Ленинграда. Вот несколько записей из этого журнала:

«29 августа 1941 года. В течение ночи прибывали беженцы. Размещены во 2 и 3 этажах. Дежурные: Костылева, Рабова».

Ниже приписка директора: «В помощь столовой для обслуживания беженцев направить четырех учениц».

«9 сентября 1941 года. В течение дня беспрерывные воздушные тревоги: 11 ч. — 11 ч. 20 м.; 11 ч. 55 м. — 12 ч. 15 м.; 13 ч. 50 м. — 14 ч. 28 м… В школе все благополучно. Во время последней тревоги дежурный ученик Коля Ефремов на чердаке школы загасил две зажигалки (зажигательные бомбы). Дежурная: В. Каракулина».

«3 марта 1942 года. Читали с учащимися старших классов письмо с фронта от бывшего ученика Юры Лермана. Он пишет: „Дорогая Валентина Федоровна! Простите, что пишу плохо, пишу левой: правую проклятые искалечили. Вы за меня не беспокойтесь, я постараюсь быть полезным Родине, ведь я воспитывался в нашей 105-й советской школе.

Накануне я принят в партию. Любящий и уважающий Вас Ю. Лерман“. Дежурная: М. Киршина».

Под этой записью в журнале я нахожу свою приписку — распоряжение дежурным, чтобы они наблюдали за выходом учеников из школы. Ребята выбегали большими группами, а это было опасно в случае обстрела.

Да, наша школа была для фашистов военным объектом. И они стреляли!.. Прямого попадания в здание не было, но от взрывной волны и осколков снарядов, рвавшихся близ школы, постоянно вылетали оконные рамы и двери, рушились печи, а иногда и куски стен, выходил из строя водопровод.

В школе и сейчас хранятся осколки бомб и снарядов, попавшие в здание во время обстрелов. Они не страшны теперь, это всего лишь музейные экспонаты… Всего лишь? Нет, это свидетельства преступлений фашизма. Сколько горя принесла война!

Это тяжело вспоминать, но я должна рассказать вам о наших ребятах, о том, как они жили в осажденном городе.

Зимой поступил в десятый класс новичок — Лева Фридман. Он был очень худ, еле держался на ногах. На переменах жадно читал, и ребята его прозвали «профессором».

— Читать — это значит жить, — внушительно говорил он товарищам.

И вот этот Лева умер.

Такие же голодные и истощенные мальчики-десятиклассники сделали для него гроб из школьной парты, за которой он сидел. Девочки-одноклассницы отвезли его на санках на кладбище…

Однажды Юра Ратман из девятого класса принес хлебную карточку своей любимой учительнице:

— Дома последний брат умер, теперь всё, конец… Александра Федоровна, вот вам моя хлебная карточка, возьмите…

— Что ты, что ты, милый друг, что ты говоришь? Возьми себя в руки сейчас же. Жить, обязательно жить! А кто, как не ты, не твои товарищи, должны отомстить врагу за наши страдания, — убеждала мальчика Александра Федоровна. Вместе с ребятами она подняла Юру со ступенек лестницы, отвела в столовую, усадила за стол, попросила нянюшку подать ему горячего чая, а сама пошла в магазин выкупить ему хлеб.

В январе 1942 года я получила письмо от учительницы Марии Максимилиановны Толкачевой: «Милая Валентина Федоровна, большое несчастье обрушилось на нас с сестрой. Мы потеряли хлебные карточки. Что делать, ведь впереди почти месяц, а мы и 125 граммов не будем иметь. Верная смерть… Сестра от истощения уже лежит, и я еле передвигаюсь… Простите, если в чем виновата… Искренне любящая вас М. Толкачева».

Учителя собрались и решили: не теряя ни минуты отнести Толкачевой хлебную карточку, оставшуюся от умершего учителя и еще не сданную в исполком. Составить акт для отчета перед карточным бюро. Но вот вопрос: живут сестры от школы далеко, кто понесет карточку? (Транспорт-то ведь тогда не ходил, а люди все были так слабы…)

Вызвалась медсестра Вера Александровна Афанасьева.

— Разрешите, и я пойду, — обратилась ко мне школьница Тося Уткина. — Я у Марии Максимилиановны бывала, знаю дорогу покороче.

— Вдвоем лучше, — обрадовалась Вера Александровна, — если что случится с одной, доберется другая.

Я молчала. Уж очень худенькая была Уткина, головка с кулачок, ножки как палочки, вот-вот подломятся, не дойдут…

И, словно угадав мои мысли, Тося быстро сказала:

— Ничего не случится: на улице метель, фрицы отдыхать будут.

…Дорога была трудной, но они дошли благополучно и драгоценную карточку вручили учительнице.

Помню и такой случай. Однажды кто-то постучался в мой кабинет. Вошли два брата, Вася и Коля, ученики первого и второго класса.

— Наш дом фашисты разбомбили. Мама погибла. Мы с Колькой остались… Что нам делать, Валентина Федоровна? — говорил старший, Вася.

Напоила их горячим чаем. Как могла, старалась успокоить мальчиков.

— На время войны я устрою вас в детский дом. А потом вернется с фронта папа, — говорила я им.

— Вернется ли? От него давно писем нет, — печально ответил Вася.

— Если что случится с папой, тогда я вас возьму к себе.

— И вы будете нашей мамой? — ожил маленький Коля.

Это было зимой, а весной опять зашел ко мне Вася. Здороваясь, он поставил на стол бутылку с розовой водой:

— Это клюквенный морс. Такая очередь за ним, давали тут, в ларьке. Немножко я сам отпил, а это вам, Валентина Федоровна, говорят, для здоровья хорошо, пейте!

На меня смотрели такие добрые и милые глаза, что я не могла отказаться. Поблагодарила и выпила морс.

— Ну вот и хорошо, — с облегчением сказал Вася, — теперь я побегу к себе, в детский дом.

Он не побежал, а поплелся, как старичок. Мы тогда все так ходили, хотя паек хлеба стали получать чуть побольше.

Город был без света, без воды, без топлива.

Враг обстреливал его днем и ночью.

И все же в ту самую трудную зиму для детей Ленинграда устраивались новогодние елки.

Ребят Выборгской стороны позвали на праздник в нашу школу. Как сейчас помню я этот день.

В зале красиво убранная елочка.

Затейник приглашает ребят в хоровод.

А они, голодные, с потухшими глазами, жмутся к теплой печке и к елке не идут, даже не глядят на нее: они ждут обещанный «чудо-обед»… А обед, как на зло, откладывается и откладывается, потому что одна за другой следуют воздушные тревоги, и ребят приходится уводить в бомбоубежище.

Но вот наконец они в столовой за