Своя Беда не тянет - Ольга Степнова

Я достал из холодильника второй пакет пельменей. Беда посмотрела на меня с отвращением. Большие мужики должны много кушать, но понимают это только сами большие мужики и восточные женщины. Я снова включил печку, чтобы вода закипела.

— Не сказал, — подтвердил я. — Я всегда пользуюсь школьным туалетом. После ремонта там тепло, светло, и не капает. Как-то я не подумал про эту сторону жизни, а ты не напомнил.

— Я постеснялся, — сказал Женька, и Беда опять фыркнула. — Прижало меня сильно. Почки отбиты, скрутило — сил нет. Думаю, в тазик — неудобно, человек там моется все-таки, в ведро помойное под умывальником — вонять будет. В общем, прости, брат, вышел я из сарая.

— Вышел?! — заорал я.

— Вышел, — Женька опустил косматую голову. — Вернее, вылез. Ты же закрыл меня на замок. Окно у тебя выходит не на школу. Там сугроб, елка, забор и снова сугроб. Я окно подергал, не открывается. Тогда я раму выставил, хилая такая рама, одинарная. Думал сначала просто из окна на улицу… того, пописать, но как представил, увидит кто… Вылез я и под елку побежал, за сугроб, никто меня не видел. Уже обратно помчался, а тут — как тряхнет! Алтайские боги продолжают сердиться, — продемонстрировал Женька свою осведомленность и замолчал, уставившись на Беду щелочкой-глазом.

— Дальше, — сказала Беда, выпустив струю дыма мне в лицо. Она щурилась, как кошка, от удовольствия, и трудно было понять в чем это удовольствие — первая сигарета за день или эта струя дыма мне в лицо с подтекстом «От мужика должно пахнуть табаком, а не пельменями».

— А дальше, извините, мне в сарай расхотелось бежать. Я за сугробом, под елочкой толчки пересидел. Потому что неохота мне потом в руинах валяться. Сараюшка, конечно, маленькая, только балкой по башке прилетит — мало не покажется. В общем, пересидел я за сугробом. Когда трясти перестало, я еще маленько подождал, и тем же путем в сарай вернулся. Раму на место вставил, смотрю — в сарае полный разгром. Впечатление — кто-то что-то серьезно искал. Даже пианино сдвинуто.

— Как разгром? — заорал я. — Так это не менты все перевернули?

— Менты позже пришли. Гораздо позже. Я порядок решил сначала навести, думал, может, ты заходил, что-то отыскивал. Потом, думаю, нет, в своем доме так не ищут, и решил все оставить, как есть, чтобы тебе показать. Я, честно говоря, с перепугу сначала свалить хотел, потом, думаю, нет, дождусь тебя и расскажу, как было. Ждал, ждал и заснул. Просыпаюсь, на пороге трое в штатском, но на лбу написано — менты. Стали задавать вопросы: кто такой, откуда, почему в таком виде и почему здесь. Я врать не стал, рассказал как меня пацаны избили, как стреляли, как ты меня спас. И паспорт показал. Он всегда у меня с собой, в кармане телогрейки, а телогрейка на гвозде у двери висела. Я без нее в окно вылезал, и то застрял. Короче, стал я паспорт доставать, а мент и говорит один, ты лучше покажи, что в том кармане такое тяжелое лежит. Я руку сунул и достал пистолет. Он его двумя пальчиками забрал, в целлофановый пакетик положил и спрашивает: «Ты парня из одиннадцатого убил?» Я говорю, не убивал никого, и пистолет первый раз вижу. Они заржали, в ребра дали, потом в глаз, потом в челюсть. Я говорю, ладно, парни, я убил и пистолет тоже мой! Они обрадовались, наручники на меня нацепили и в машину повели. Остальное — как в кино. Которое вы видели.

— Лучше бы ты в тазик помочился, — усмехнулась Беда, давя окурок в пепельнице так, что побелели пальцы.

— Или в окно, — согласился я с ней. — Скажи, ты, когда за сугробом сидел, то сарай в поле зрения держал?

— Да какое там поле! — Женька помотал головой, демонстрируя свой единственный глаз.

— Я думаю, — сказала мне Беда, — что зашли через дверь. Кого-то не обманул твой бутафорский замок. Я думаю, что «ствол» подкинули тебе, а не Женьке. Просто сунули оружие в первую попавшуюся верхнюю одежду. Никто же не знал, что у тебя гость! Я думаю, что пистолет кто-то давно отыскал в твоем сарае, ведь каждая собака знает, что ключ лежит под крыльцом.

Она встала и заходила по тесной кухне — два шага туда, два обратно. Ей негде было развернуться на шести метрах, и Женька услужливо поджал свои длиннющие ноги.

— Каждая собака знает, что у меня там нечего брать! — выкрикнул я, и от беспомощности шарахнул кулаком по столу. Тарелки подлетели, стаканы подскочили, и только мраморная пепельница удержала свои позиции.

— Не скажи, — усмехнулась Беда. — Кто-то знал про оружие. Кто-то кроме нас двоих.

— Я не знал! — поспешно вставил свое слово Женька в непонятный для него разговор.

— Не про тебя речь, — отмахнулась Беда. — Кстати, зачем ты признался?

— Так били, — философски заметил Женька. — Признался — бить перестали. Пушку-то я все равно в руках держал! Все мои пальцы там вместе с ладонями: я от удивления ее пару раз из руки в руку переложил. И потом, я так подумал: от того, что я признаюсь, всем хорошо будет. У меня надолго будет крыша над головой и казенный харч, у ментов — быстро раскрытое убийство, у Глеба — никаких хлопот с объяснениями по поводу меня. Разве нет? Всем хорошо.

Пельмени закипели и всплыли. Я выудил их на тарелки — свою и Женькину.

Еще немного и у меня слеза навернется от его благородства. Только как этот хмырь оказался на помойке? Нигде не учился? Никогда не работал? Пил? А теперь косматый, беззубый, в старых ватных штанах и растянутом свитере сидит живым укором всему человечеству передо мной.

— Почему ты бездомный? — рявкнул я, и Женька поперхнулся пельменем, который на этот раз цивилизованно подцепил вилкой.

— Я не местный, — охотно объяснил он. — В деревне жил, Павловка, тридцать километров от города. Там у меня дом был, огород, хозяйство.

— Вот и езжай в свою Павловку! Почему ты бродяжничаешь? — я сам удивился своей искренней злости.

— Так не могу. Дом отдал жене. Развелся и отдал все до нитки.

— Если ты такой щедрый, что ж на новый себе не заработаешь? Чего ты шляешься по подвалам? — пока я орал, Беда закурила новую сигарету. Голову даю на отсечение — наш разговор ее забавлял. Женька свесил длинные руки вдоль тела плетьми. Дровосек дровосеком. Страшный, неуклюжий и… добрый.

— Печки в городе никому не нужны. Я грузчиком иногда подрабатываю. На постоянную работу не берут — прописки нет, да и судимый я.

— За что сидел? — ласково поинтересовалась Беда.

— За убийство, — тихо ответил Женька и покаянным рывком свесил косматую голову на грудь.

Беда попыталась присвистнуть, но свистела она еще хуже, чем пела.

— Слушай, — сказала мне она, — твой тюфяк и добряк — все-таки убийца. Что я тебе говорила!

— Да ух ты господи, я свои три года отсидел, вину признал и не отпирался.

— Всего-то три? — удивилась Беда.

— Да. Смягчающие обстоятельства. Вот скажи мне как мужик мужику, — Женька уставился на меня своим глазом-щелочкой, — что бы ты сделал, если бы твоя жена завела любовника, открыто приводила его домой и спала с ним в соседней комнате, не обращая внимания на твое присутствие? Что?!

Беда уставилась на меня с неподдельным интересом.

— Что? — с энтузиазмом продублировала она вопрос.

— Не знаю, — честно признался я. — Наверное, убил бы обоих.

— Вот и я сначала не знал, — вздохнул Женька. — Терпел, терпел, а когда они ночью очередной раз завздыхали, завозились, заохали, взял я ружьишко старое и пинком дверь в их комнату открыл. Баба моя завизжала и под кровать закатилась. А я в хахаля ее пальнул, не сдержался. Судьи признали, что у меня было особое состояние, помутнение мозгов. Всего три года дали. Баба моя в суде кричала, что дождется меня и не бросит, почему-то я ей сразу очень нужен стал. Только я ей все имущество оставил, отсидел, и в прошлую жизнь больше не вернулся. Вот и все.

— Трогательно, — хмыкнула Беда. — За душу берет. И часто это у тебя бывает — помутнение мозгов?

— Один раз. Теперь если и женюсь, то за три дня до смерти.

— Кому ты нужен! — фыркнула Беда. — Теперь понятно, почему ментам понравилась версия, что именно ты убийца лучшего ученика в городе. У них просто все сошлось: судимость за убийство, бомж, да еще избитый ночью подростками, да еще с пистолетом в кармане!

— Подарок для галочки, — пробормотал я.

— У тебя еще и Галочка в ментовке, кроме Риточки? — сухо осведомилась Беда.

— Галочка — это отметка о проделанной работе, — как терпеливый профессор на лекции объяснил я ей.

— Короче, ты идеальный убийца, — не обратив на меня внимания, подвела итог Беда.

— Я убил только хахаля своей жены, — мрачно заявил Женька и быстро доел все пельмени.

— Мы ему верим? — весело спросила меня Беда.

Я пожал плечами, кивнул, и снова пожал плечами. На Женьку я не смотрел, и Женька на меня не смотрел.

— Ясно, — сказала Беда. — Значит так — мы ему верим. Так будет лучше для нас.