Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

— Юцелер! Палатный из мужского отделения «Н»!

Собственно, Штудер хотел закончить фразу совсем по–другому, а именно: …а также сбежал пациент Питерлен. Поэтому в первый момент, когда она его прервала, он был весьма удивлен.

— Юцелер? — повторил он и задумался, кто это такой. Он его вроде уже знает… Высокий стройный мужчина с красной эмблемой на отвороте куртки, тот, кто был недоволен вездесущим легавым…

— А что случилось с Юцелером? — спросил он.

— Они очень поссорились. Ули… Господин… Господин директор и палатный…

— Когда?

— Ведь потому мне и пришлось ждать так долго, почти целый час. Я сначала видела их через стеклянную дверь, они стояли в вестибюле, там свет горел… Юцелер загородил господину директору дорогу, сердито кричал на него. Потом они вошли в кабинет… Я видела… Через полчаса он вышел оттуда один и поднялся к себе в квартиру… Вернулся назад в накидке. Под мышкой у него была зажата кожаная папка. Я спросила его: «Зачем тебе папка?» Он махнул рукой. «Мы поедем завтра рано утром, а сейчас отправляйся к себе в комнату». Он проводил меня до женского отделения «Н» и пошел назад.

— В половине второго?

— Да, было примерно половина второго. А сегодня утром он хотел поехать со мной в Тун… Я долго ждала его на вокзале…

— И после того вы ничего больше не слышали, фройляйн Вазем?

— Нет. То есть мне показалось, вроде как без четверти два кто–то звал на помощь… Но здесь часто кричат…

— Вы одна спите? Я имею в виду… э–э… Вы живете в комнате одна?

— Нет, со мной еще моя коллега.

— И никто не контролирует сестер, когда они возвращаются домой?

— Других — да, а меня… Меня нет.

Штудер вздохнул. Ну да… Конечно, если ты милашка самого господина директора, то даже старшая сестра–начальница, или как там ее величают, старую перечницу, закрывает на это глаза.

В углу, где смыкаются «Т» и «П»… Крик о помощи… А может, Матто, как Шюль называет Великого Духа, ниспослал на одного из своих верноподданных сон с кошмарами, решив помучить его…

Штудер остановился посреди дорожки, пересекавшей двор, и оглянулся; ему стало не по себе, по спине поползли мурашки. Красные кирпичные стены психбольницы в Рандлингене окружали его с трех сторон, но и с четвертой открытого прохода не было. Там была кухня. У вахмистра было такое ощущение, будто многочисленные окна, посверкивавшие рядами крошечных стекол по всему фасаду здания, были огромными фасеточными, как у стрекозы, глазами, наблюдавшими за ним. Ему нечего было скрывать, определенно нечего. Он вел расследование, имел полное право постоять с молодой сиделкой, та могла дать ему ключ к разгадке… Тем не менее ощущение было крайне неуютным. Окна словно бросали .косые вопрошающие взгляды: чем этот тип занимается? Что он будет делать дальше? Самое лучшее — смыться сейчас отсюда и пошарить в том углу, откуда прошедшей ночью раздался крик о помощи, крик, похожий на скрипучее карканье голодного вороненка…

ПОКОЙНЫЙ ДИРЕКТОР УЛЬРИХ БОРСТЛИ

Доктор Ладунер играл в теннис. Корт находился недалеко от железной дороги, чуть не доходя деревни Рандлинген.

— Гейм! — крикнул Ладунер, голос его звучал радостно. Он играл с женщиной. Подойдя поближе, Штудер узнал ассистентку, не произнесшую во время обхода ни слова. Без белого халата она выглядела изящной, подвижной, только ноги были тонковаты…

— Господин доктор, — позвал Штудер и просунул нос в дырочку проволочной сетки.

— А–а, Штудер! Что новенького?

Доктор Ладунер подошел ближе, покачивая на руке теннисную ракетку. Вокруг губ играла визитная улыбка, он успел уже надеть на пол–лица свою маску.

— Я нашел директора, — сказал тихо Штудер.

— Мертвым?

Штудер кивнул.

— Вы уже кому–нибудь сказали об этом?

Штудер покачал головой.

— Дитя мое, — сказал Ладунер, обращаясь к даме, та стояла у сетки и смотрела в землю, — мне надо назад в больницу. Послушайте, я должен был еще купить для жены сардельки… Но теперь у меня нет на это времени. Не будете ли вы столь любезны…

Дама поспешно с готовностью кивнула. На Штудера она даже не взглянула. Вахмистр подумал: он говорит ей «дитя мое», а сам думает про сардельки… В котельной же в самом низу у железной лестницы, что спускается к топке, лежит директор с проломленным черепом… А может, сардельки только предлог, чтобы избавиться от дамы…

— Договорились, до свидания. Заберите, пожалуйста, и мою ракетку.

Белая рубашка, белые полотняные брюки, белые туфли… Только лицо шоколадное да на макушке торчит хохолок, как у цапли.

— Пошли, — сказал доктор Ладунер.

Они шли длинной аллеей, где яблони поросли белесым лишайником, а на ветках висели крошечные плоды ядовито–зеленого цвета. В конце аллеи высилось главное здание больницы, увенчанное башенкой с колоколом. Язык его то взлетал, то падал вниз. Звук был унылый и вязкий, от него сводило скулы, как от зеленых яблок на ветках… Штудер начал считать удары. Было три часа пополудни. Его одолевали смутные, неясные мысли, пока он шагал рядом с доктором по аллее. Например, первая фраза его рапорта, который ему еще предстоит написать: «Второго сентября, в четырнадцать часов тридцать минут, я обнаружил в подвале котельной под отделением «П» психиатрической больницы в Рандлингене тело пожилого мужчины, карманы его одежды пусты…»

— Где? — спросил вдруг доктор Ладунер.

— В котельной мужского отделения «П».

— Вы уже хорошо ориентируетесь, Штудер… Но в обед вы подвели нас! Я, правда, ничего не имею против девицы Кёлла, но берегитесь этой бабищи. Она опаснее любого киновампира в юбке.

Опять диссонанс. Точно уловить его Штудер не смог… Не так–то просто ухватить фальшивую интонацию…

— Он был уже мертв?

— Мертвехонек! — сказал Штудер.

Доктор Ладунер остановился, сделал глубокий вдох, расправил плечи, тонкая рубашка натянулась у него на груди.

Штудер тихо сказал:

— Палатный Юцелер вчера поздно ночью крупно поспорил с директором… В его кабинете…

— Юцелер?

Удивление доктора Ладунера неподдельное. Но потом он равнодушно махнул рукой:

— Знаю. Вполне возможно. Но тут речь идет о политических разногласиях. Юцелер хотел объединить медперсонал, организовать его, а директор был отпетым консерватором.

У первых ступеней лестницы, перед порталом, на том же месте, что и сегодня утром, доктор Ладунер остановился. Штудер смотрел в землю. Но поскольку молчание затягивалось, он несмело взглянул на своего спутника. Доктор Ладунер так сжал зубы, что под натянувшейся на скулах кожей явственно обозначились желваки.

— Нам придется, пожалуй, объявить розыск Питерлена… А, господин доктор?

— Питерлена?.. Ко–нечно… Мы позвоним… Вы думаете, убийство?

Вахмистр пожал плечами, покрутил головой.

— Не знаю, — сказал он.

Однако умолчал о своей находке. На приступке, откуда лестница круто спускалась к топке, он обнаружил предмет, похожий на огромный карман — полторы пяди длиной и в два пальца толщиной, — сшитый из грубого прочного холста и туго набитый мелким песком. Верная смерть…

И материал был точно такой, как лоскут под матрацем в комнате Питерлена… И о конверте, что лежал во внутреннем кармане его пиджака, Штудер тоже ничего не сказал. Там было немножко пыли… Пыли, вытряхнутой им из густых белых волос покойника. А вдруг под микроскопом можно будет увидеть и тем самым установить среди частиц золы наличие маленьких блестящих песчинок…

Почему же он умолчал и не сообщил доктору Ладунеру, во–первых, о своей находке и, во–вторых, о принятых им мерах по сбору улик? Штудер не мог этого объяснить. Во всяком случае, пока. Иногда ему казалось, что ему приходится вести бой с этим изящным интеллигентным врачом. Бой?.. Ну, не совсем так… Может, скорее, выдерживать пробу сил? Маленькая дружеская месть?.. Доктор Ладунер «затребовал» Штудера, чтобы быть «прикрытым кантональной полицией». Разве не являлось для Штудера делом чести доказать врачу, что он нечто большее, чем просто удобный щит для прикрытия? Или еще лучше: он нечто большее, чем простой зонтик, который можно раскрыть, когда над тобой закапало…

В вестибюле было прохладно, на зеленом мраморе доски почета для учредителей поблескивали золотом буквы. Швейцара Драйера нигде не было видно.

Они сошли вниз по ступеням, двое таких непохожих друг на друга спутников: вахмистр в своем темном стандартном костюмчике и доктор Ладунер, весь в белом, холеный, с пружинящей походкой, даже и сейчас все еще подобранно–деловой, весь вид его словно говорил: «Вперед, вперед, у меня нет ни минуты свободного времени, у меня полно дел. И даже если директор трижды мертв, меня это, собственно, не очень касается…»

Но, может, он совершал ошибку, приписывая доктору Ладунеру — врачу по душевным болезням — подобные мысли…