Альманах всемирного остроумия №1 - В. Попов

Когда при дворе императрицы Анны Иоанновны говорили, что народ очень ропщет на новые налоги, введенные Бироном, то Балакирев (бывший придворный шут Петра Великого) иронически заметил: «Нельзя за это сердиться: надобно же и народу иметь какое-нибудь утешение за свои деньги».

* * *

В Петербурге в царствование императрицы Анны Иоанновны ожидали солнечного затмения. Педрилло (придворный шут), хорошо знакомый с профессором Крафтом, главным петербургским астрономом, пригласил к себе компанию простаков, которых уверил, что даст им возможность видеть затмение вблизи. Между тем он велел подать пива в угощал им компанию. Наконец, не сообразив, что время затмения уже прошло, Педрилло сказал: – «Ну, господа, нам ведь пора». – Компания поднялась и отправилась на другой конец Петербурга. Приехали, лезут на башню, с которой следовало наблюдать затмение. – «Куда вы? – заметил им сторож. – Затмение уж давно кончилось». – «Ничего, любезный, – возразил Педрилло: – астроном мне знаком, – и всё покажет с начала».

* * *

Придворный шут императрицы Анны Иоанновны Педрилло терпеть не мог воды без примеси и никогда ее не пил. Поэтому ему даже приписывали сочинение следующего двустишия:

Вода не утоляет жажды —Я как-то пил ее однажды.

Однако за час до своей кончины он попросил большой стакан воды, при чем, улыбаясь, сказал: «Теперь должно мне проститься со всеми моими неприятелями».

* * *

Елизаветинское время

Некто Гаврило Михайлович Извольский был любимым стремянным у императрицы Елизаветы Петровны. Однажды ему случилось ехать у кареты государыни, которая, увидев, что он нюхает табак из берестяной тавлинки, сказала ему, шутя, что царскому стремянному стыдно употреблять такую табакерку. – «Где ж мне взять серебряную?» – заметил Извольский. – «Ну, хорошо, я подарю тебе золотую», – сказала Елизавета Петровна. С тех пор прошло несколько месяцев, а табакерки нет, как нет, ни золотой, ни даже серебряной. Вдруг до императрицы враги Извольского доводят, что он отзывается громко о неправосудии царском. Императрица призвала его к себе и кротко допросила об этом. Он объяснил свои слова тем, что она забыла свое обещание подарить ему табакерку. Государыня тотчас выбрала красивую устюжской работы табакерку серебряную под червнью и подала ему. Он поклонился, по обычаю, в ноги, а все-таки заявил снова претензию на правосудие:

– «Обещала, матушка государыня, золотую, ан жалуешь серебряную».

Царица рассмеялась и впрямь подарила настойчивому своему стремянному прекрасную золотую табакерку. И государыня, и подданный остались довольны: одна шуткою, а другой двумя табакерками вместо одной.

* * *

Живя в Москве, знаменитый самодур XVIII века, Прокофий Акинфиевич Демидов через газеты и базарные объявления вызывал охотников пролежать у него в доме на спине год, не вставая с кровати. Условия были следующие: днем и ночью приставленные люди для надзора за соглашавшимися на это испытание беспрекословно удовлетворяли все их требования, относительно кушанья и напитков. Награждение состояло из нескольких тысяч рублей. Но если вызвавшийся пролежать на спине год, отказывался, по прошествии некоторого времени, за невозможностью сдержать обещание, то в таком случае он подвергался телесному наказанию. Так же поступал Демидов, за меньшую плату, с соглашавшимися простоять перед пим час, не мигая, в то время, как он махал беспрестанно пальцем у самых глаз их. Но и с такими своими странностями Прокофий Акинфиевич соединял человеколюбие: осведомлялся о причинах, побуждавших людей претерпевать испытания такого рода, и когда узнавал стороною, что не корысть, а крайняя бедность руководила их поступками, то не оставлял этих людей без хорошего денежного вспоможения.

* * *

Как-то раз у покойной императрицы Марии Феодоровны[34] был известный наш дипломат и остряк граф А. И. Марков[35] с одним немецким генералом. На вопрос императрицы как они проводят время, немецкий генерал принялся с немецкой аккуратностью рассказывать, когда он встает, пьет кофе и чай, когда пишет свои письма, когда гуляет и проч. – «Ну, а вы, Аркадий Иванович, – спросила государыня, – верно, встаете за полдень?» – «Ваше величество, я предпочитаю оставаться без дела, чем заниматься бездельем».

* * *

Екатерининский век

Когда принцесса Ангальт-Цербская, впоследствии императрица Екатерина II, отправлялась в Россию, брат Фридриха Великого, принц Генрих, сказал ей; «Вы попадете в совершенно иной мир, где вам будут служить медведи». – «Это ничего, – отвечала принцесса, – я боюсь только, чтоб меня не окружили лисицы».

* * *

Императрица Екатерина II страстно любила своих обоих внуков, великих князей Александра и Константина Павловичей, но в особенности она, как говорится, души не чаяла во внуке своем Александре, который как обворожительной красотой, так ангелоподобным нравом брал верх над братом. Раз, недовольная какими-то мелкими, ребяческими проступками своего любимца, государыня наказала его, оставив под арестом в ее собственном кабинете, а сама отправилась в сенат. Но во время заседания императрица была необыкновенно рассеяна в маловнимательна, что невольно все заметили и, наконец, не выдержав, она сказала сенаторам: «Извините, господа сенаторы; но все мысли мои обращены к наказанному мною и, конечно, тоскующему внуку. Я поеду домой, прощу моего маленького арестанта и тогда с мыслями, ничем не отягченными, займусь с вами делами».

* * *

В бытность еще свою в московском университете, откуда вышел недоучившимся студентом, Потемкин свел дружбу с студентом Васильем Петровым, который впоследствии сделался стихотворцем и писал и печатал бесчисленное множество стихов. Не это, впрочем, было достоинством Петрова, достоинства его заключались в благороднейшем его характере и превосходных правилах. Он продолжал приязненные отношения с Потемкиным и тогда, когда он стал человеком довольно значительным, что видно из тех довольно многих стихов, какие он ему писал и в которых, конечно, хвалил знаменитого своего друга. Князь Потемкин в каждый приезд свой в Москву всенепременно посещал Петрова и вел с ним приятственную беседу. В один из таких приездов, Петров повел князя в юную еще тогда типографию Селивановского, где печатались стихотворные сочинения «страшного пиита», человека, впрочем, по тогдашнему, весьма и весьма образованного. Войдя в типографию со знаменитым уже тогда другом своим, Петров сказал: «Я примусь за работу, а вы, любезный князь, убедитесь, что я-таки кое-как понаторел в деле бессмертного Гуттенберга, изобретателя типографского искусства». И с этими словами, подойдя к типографскому станку и облачась в крашенинный[36] черный фартук с нагрудником, какой употребляют наборщики, – тут же довольно проворно и ловко набрал и оттиснул следующие стихи:

«Ты воин, ты герой;«Ты любишь муз творенья,«А вот здесь и соперник твой —«Герой печатного изделья!»

Последним стихом он рекомендовал хозяина типографии Селивановского, который был в совершенном восхищении от того, что типографию его посетило такое высокопоставленное и знаменитое лицо. Петров, подавая свое четверостишие Потемкину, сказал; «Вот и образчик моего типографского мастерства и привет за ласковый ваш, князь, сюда приход». Князь Григорий Александрович отвечал: «Стыдно же будет и мне, если останусь у друга в долгу. Изволь: и я попытаюсь. Но, чтоб не ударить в грязь лицом, пусть ваш хозяин мне укажет: как за что приняться и как что делать? Дело мастера боится. А без ученья и аза в глаза не увидишь». Это был праздник для хозяина типографии. Не нужно и говорить, с каким жарким рвением принялся он все высказывать и указывать своему сиятельному ученику. У Потемкина и тут закипело уменье. Хотя помедленнее друга своего улаживал он всё, однако же сладил. Окончив набор, князь сказал Петрову: «Я, брат, набрал буквы, как сумел. А уж ты оттисни сам, ты, как я видел, дока в этом деле». Петров оттиснул набранное и прочитал:

«Герой ли я? Не утверждаю;«Хвалиться не люблю собой,«Но что я друг всегдашний твой,«Вот это очень твердо знаю».

* * *

Императрица Екатерина II нередко сражалась с нашею славянскою хвастливостью и пустым тщеславием. Так в журнале раз она напечатала: «Сказывают, будто руссы Филиппу Македонскому еще за 310 л. до P. X. в войне помогали, также и сыну его Александру и за храбрость от него грамоту золотыми словами написанную достали, которая будто в архиве султана турецкого лежит. Но как архивными бумагами бани султанские топят, то вероятно, что cия грамота к тому же употреблена, буде там лежала».

* * *

Фонвизин, уже по написании своего знаменитого «Недоросля», позволил себе предложить императрице Екатерине, когда она издала свои «Были и Небылицы», тридцать смелых вопросов, в число которых включил особенно отважный, следующий: «Имея монархиню честного человека, что бы мешало взять всеобщим правилом удостаиваться ее милостей одними честными делами, а не отваживаться присваивать их обманом и коварством?» Умная Екатерина на это отвечала, как честный человек: – «Для того, что во всякой земле и во всякое время род человеческий совершенным не родится». Граф Шувалов и княгиня Дашкова убеждали самого Фонвизина не печатать своих вопросов, вроде вышеприведенного. Он не соглашался, говоря, что Екатерина любит правду. Истощив убеждения свои, Шувалов представил императрице вопросы. Прочитав их, государыня улыбнулась и сказала: «Мы отомстим ему», шутя взяла перо в написала ответы. Вопросы и ответы напечатаны были в журнале «Собеседник», выходившим под личным влиянием державной писательницы. Фонвизин, восхищенный ответами, объявил себя побежденным и обвинял себя печатно же в неосторожности. Екатерина там же отвечала, что «добросовестное раскаяние все загладило».