Они живут рядом со мной - Анатолий Онегов

Люди другой нации, другой веры могут жить только рабами, способными выполнять приказания. Но для рабства прежде всего надо призвать Голод, долгий, мучительный, пока от всех сложных человеческих правил и законов, создаваемых веками, не останется ничего, кроме инстинкта насыщения. Тогда это будут уже не люди, а стадо, которому можно швырнуть кусок хлеба, и оно поползет к этому куску на четвереньках, поползет с голодным огнем в глазах и лютой ненавистью к сопернику. А потом за кусок этого эрзац-хлеба хозяева заставят рабов трудиться. Трудиться без мысли — от раба требуется лишь движение конечностей, тела, мускульная сила, а сверхчеловеки сами продумают за рабов, как связать эти движения в законченный производственный процесс.

Интеллект уничтожен, забыта мораль, нет прежних ограничений и убеждений — Голод, и только Голод, будет править миром. Люди станут животными. Станут тем медведем, который у куска мяса забыл о добродушии живущего рядом с ним человека. Станут теми волками, что идут в деревню навстречу выстрелам… Голод прав — он торжествует. И голодный блеск собачьих глаз еще раз напомнил мне страшную теорию превращения человека в существо без морали.

Первый возразил теории Голода мой собственный пес… Лихорадочный, жесткий огонь в его глазах погас после нашего тихого дружеского разговора. Я ласково и честно погладил собаку по голове, будто извиняясь, легонько потрепал ее уши, и мы благополучно дождались дороги к людям, к магазину… Да, и к магазину тоже…

Из магазина я вынес буханку хлеба, и мы с удовольствием съели ее. Пес ел аппетитно, громко, просил еще. Он праздновал, по-своему отмечал конец недоедания, но там, в лесу, так и не тронул сухари, лежавшие на виду, — не нарушил закон дружбы с человеком. И все это без окрика, без команд, без наказания…

Я откровенно радовался за свою собаку, радовался за людей, которые сумели поставить на пути Голода прочную моральную преграду. Правда, эту преграду приходилось подновлять у каждого нового поколения наших четвероногих друзей, подновлять все-таки командой «нельзя», но преграда есть, может и должна быть, когда этого захочет человек…

Сейчас вы вправе остановить меня и возразить: «Послушайте, теория Голода еще не опровергнута — ведь собаки все-таки домашние животные. А как поступили бы дикие звери, которым неизвестна команда «нельзя»? Ведь только что мы слышали о волках, обнаживших клыки… А достаточно рассудительное существо медведь, вдруг забывший, что его сосед-человек никогда не был его врагом?..»

Да, волки хотят есть, и их главная пища — мясо. Пищей может быть все: от птенца дрозда до собственного собрата, обреченного на гибель по каким-то причинам. И вот голодная волчья стая за целый день утомительных поисков добывает к вечеру одного-единственного зайца… Один заяц на шесть-семь больших, прожорливых и голодных зверей. Сейчас кусок мяса будет брошен в кучу отощавших животных. Сейчас сверкнут клыки, и вся стая бешено закрутится в жестокой схватке из-за добычи… Но добыча уничтожается мирно, никто из животных не погибает при ее дележе, и волки, подкрепившись, продолжают свой охотничий рейд в прежнем составе…

Объяснение кажется простым: заяц достается сильнейшему. Ведь в любой стае существует иерархия, существует порядок подчинения младших по возрасту и по опыту животных старшим, сильным и более опытным… Сейчас к зайцу сунется несмышленый прибылой волчонок, появившийся на свет только весной. Но тут же раздастся предупреждающий рык отца или матери, и щенок отскочит в сторону… Переярки, полуторагодовалые волки уже знают свое место, боязливо поджимают хвосты и отворачиваются от добычи, которую сейчас уничтожат родители…

Это точно — зайца разделывают без драки — на месте завершения волчьих охот я никогда не встречал ни следов жестокого сражения соплеменников, ни свидетельств даже кратковременной свалки… Но кому же все-таки досталась добыча? Взрослому сильному волку? А что будет тогда с молодыми волчатами, которые еще не окрепли, которым надо мужать, расти, которые и сегодня, и вчера, и позавчера наравне со старшими месили глубокий снег?

В этом случае малыши обречены на голод. Им никогда не набрать нужного роста, нужной для суровой волчьей жизни силы… К волчатам подберется тогда хроническая дистрофия, и они будут обречены на вырождение. Тогда с каждым годом должны будут появляться все более мелкие хилые звери…

Но волки пока не вырождаются — выходит, щенки получают возможность вырасти и окрепнуть даже в трудные, голодные годы. Выходит, волчата не остаются без пищи и тогда, когда добыча стаи не так уж обильна, выходит, им все-таки выделяется необходимое количество пищи даже от скудного обеда… Откуда же этот рациональный механизм стаи? И как объяснить тогда роль иерархии у волков, для чего она, эта иерархия, если «верховный вождь» не становится хозяином всей добычи?

Волчица ушла от логова еще с вечера, всю ночь она обходила свои охотничьи владения и только к утру с трудом раздобыла одного-единственного тетеревенка…

Тетеревенка волчица принесла волчатам. Щенки, глухо урча в птичьем пере, тянули каждый к себе добычу. А голодная мать, с ввалившимися боками, с оттянутыми, обвислыми сосками, только поглядывала за волчатами. Обед окончен. У логова поднимается сытая возня, щенки треплют друг друга, пристают к матери, та податливо отвечает им, принимает игру. Потом волчата устают и блаженно растягиваются на солнце прямо там, где застал их сытый сон. И только теперь волчица поднимется с земли, тихо подойдет к тому месту, где ее щенки трепали птицу, и будто украдкой подберет с земли косточки, не поддававшиеся волчатам…

Наверное, мать-волчица не забывает своих волчат и осенью и зимой, когда волки собираются в стаю. Пожалуй, именно волчица и приносит с собой в хищный отряд те правила, тот механизм, который возводит преграду Голоду. Возможно, под ее строгим взглядом и отступают от добытого зайца не только волки-переярки, но даже и волк — отец семейства, чтобы волчата смогли утолить голод. А если волчица уже не раз отгоняла от обеденного стола взрослых животных, то почему у всей стаи не может появиться почтительное уважение к своим, пока еще не подросшим собратьям? А может быть, и волк-отец как-то по-своему помнит о том времени, когда в логове подрастали волчата и когда он тоже рыскал по округе, добывая для этих самых волчат пищу. А потом рвал добычу на куски, глотал ее целыми кусками и тяжелой, усталой походкой шел обратно, к щенкам. А щенки уже крутились возле отца, тянулись своими остренькими мордочками к его тяжелой, лобастой морде, а он, в ответ на такие просьбы волчат, отрыгивал им недавно проглоченную добычу — кусок за куском…