Они живут рядом со мной - Анатолий Онегов

Куры бестолково бродили по овсяному клину, посещали кусты желтой акации, что росла неподалеку, и не слишком хорошо помнили опасные места. Среди неухоженных, низкорослых метелок еще зеленого овса мелькали белые спинки, хвостики и то и дело высовывались красные гребешки петухов. Стояла жаркая ленивая тишина пыльного июля… Но вдруг среди этой самодовольной тишины сытого курятника поднимался страшный переполох…

Мелькали крылья, раздавался крик перепуганных до смерти кур, а над овсом медленно оседало только что взметнувшееся облачко белого пуха… А лиса уже уходила. Она уходила поспешно, но не трусливо, открыто пересекала дорогу и через выкошенный угол клевера легкими шажками уносила к оврагу упитанного петушка.

Где она была до этого, когда именно подошла к курятнику, где таилась?.. По следам на дороге, по пыли, успевшей затянуть утренние следы, я примерно догадывался, что лиса начинала свою охоту всякий раз еще с рассветом, задолго до того часа, когда сторож открывал двери курятника и, высыпая в кормушки зерно, мягко напевал: «Цып-цып-цып…» Пожалуй, терпеливый охотник отлично слышал это утреннее «цып-цып-цып» — он лежал в овсе, метрах в ста от кормушки, и ждал — ждал час, другой…

Точно такой же лисой мог быть и мой пес. Он умел долго и настойчиво ждать у кучи соломы мышь, а потом молниеносным броском останавливал ее. Когда мы направлялись к старым вырубкам и я очень надеялся, что вот сейчас собака поднимет на крыло тетеревов и, вежливо отдав голос, посадит их на деревья, а я смогу наконец подсчитать, сколько в выводке петушков и курочек, мой четвероногий друг незаметно исчезал в кустах, вплотную подбирался к птицам, ждал и, как лиса, коротким и быстрым броском ловил тетерева на земле. Остальные птицы шумно взлетали и в панике неслись в разные стороны. Я злился на собаку за то, что и в этот раз мне не удалось из-за нее поближе познакомиться с обитателями брусничника, и на следующий день отправлялся в лес один.

Конечно, я мог и сам определить то место, где разгуливают тетерева, мог издали разглядеть на деревьях осторожных, беспокойных птиц, но без помощи собаки подойти ближе не удавалось. Да, нужен был умный, толковый помощник, который проведет разведку местности, подождет меня, только потом поднимет птиц на крыло и негромким, редким лаем отвлечет внимание напуганного выводка, рассевшегося по деревьям.

После каждой очередной неудачи пес понуро плелся следом за мной, не понимая, что еще требуется от него. Громыхала цепочка, мой неисправимый индивидуалист в наказание за вольность оставался дома, я же клялся, что никогда больше не пойду с этой дурной собакой в лес, отчаливал лодку и уплывал на озеро искать окуней…

Лодка отходила от берега и тяжело врезалась в волну… Волна прошла по озеру, ворвалась в тростник и выгнала оттуда на открытое место утиный выводок. Стайка видела лодку, видела меня, беспокойно крутила головками и отступала по воде, вплавь, не собираясь пока подниматься на крыло…

У меня не было с собой ружья, я не собирался добывать этих птиц, но мое весло заработало быстрей — я гнал лодку через волны за утками, чтобы еще раз проверить ту губительную для жертвы тактику, которую применяли волки при охоте за зайцем, и которую разгадали люди и использовали для атаки подводных лодок на транспорты противника…

Утки оставались верными себе: они не ждали никакой опасности впереди, они видели только меня и быстро уплывали от лодки. Если бы у уток не было крыльев, если бы эта стайка была тем самым караваном судов, который мог уйти от противника только по воде… Тогда по другому охотнику можно было подождать впереди и напасть с фронта на уток, которые не знали сейчас ничего, кроме видимой опасности сзади…

Подводные лодки объявлялись всегда неожиданно и неотступно преследовали транспорты. Конвой, разумеется, обнаруживал врага и навязывал бой. Преследователи несли потери, но не отступали. А караван судов все-таки уходил, уходил, как утки от моей лодки, забывая внимательно посматривать вперед. Корабли конвоя оттянуты назад, впереди почти нет охраны. И тут впереди по курсу неожиданно появляются скрывавшиеся до этого новые подводные лодки. Курс перерезан. Следуют торпедные атаки, гибнут транспорты — охота завершена.

Это была волчья расчетливая тактика преследования, преследования открытого, грозного, не оставляющего жертве ничего, кроме желания поскорей оторваться от видимого врага. Точно так и преследовала зайца по глубокому снегу волчья стая…

След зайца уводил за собой только часть животных. Они неслись, низко опустив головы и пожирая голодными носами свежий запах, оставленный на снегу заячьими лапками. Волки, видимо, отлично знали, что заяц никуда не умчится, а даст круг, еще круг по родным полям, мимо знакомых кустов, потом минует низинку и выскочит на взгорок к редкому осиновому леску.

К этому осиннику на взгорке и направлялась скрытно вторая часть стаи. Заяц летел сломя голову, помня только своих преследователей. Убежать. Замучать врага, вязнущего сзади в снегу, заставить его отказаться от погони. И все это здесь, где заяц знает каждый куст, каждый уголок редколесного клина. Сейчас враг отстанет, не догонит по снегу и отступит сам. Сейчас вниз, в ложбинку, потом махами на взгорок и широким броском в осинник. Но добраться до осинника зайцу уже не удалось — его путь был заранее предупрежден и перерезан затаившимися охотниками…

Мог ли один волк так успешно организовать охоту за этим быстрым на снегу зверьком?.. Конечно, нет… Наверное, волку никогда не удалось бы догнать в декабрьском поле зайца-русака… А мог ли один волк расправиться с лосем-самцом в летней тайге, когда ноги лесного быка знают под собой твердую почву?.. Удар острого копыта навсегда оставил бы волка там, где этот серый охотник попытался бы в одиночку довести свою рискованную охоту до завершающей стадии.

Моя лодка возвращалась обратно, я затягивал ее на берег, и она ожидала следующего плавания, подставив серый, промокший бок крутой сердитой волне. В лодке у меня всегда оставалось весло, оставался черпак, а иногда там неосмотрительно забывалась и баночка с червями.

Эту баночку хорошо знали трясогузки. Они вечно шныряли около моей лодки, постоянно метили сиденье пятнышками помета и тут же разыскивали и растаскивали забытых мною червей. Эти птички тоже были охотниками, но их успех зависел не столько от организации самой охоты, сколько от моей забывчивости. Трясогузки были такими же тихими охотниками-единоличниками, к числу которых пока принадлежал и я.

Иногда я не сразу разгружал свою лодку: сначала уносил домой удилища и добычу покрупней, и только потом возвращался за баночкой с червями и за остальной частью улова. На дорогу от лодки к дому и обратно у меня уходило не более семи-восьми минут, и за это время трясогузки никогда не успевали совершить свой набег. Но другие охотники, тихие и незаметные до поры до времени и поспешные и ловкие в своем мероприятии, нередко похищали за эти несколько минут значительную часть моей добычи.