Кабачок нью-фаундлендцев - Жорж Сименон

Капитан Фаллю, тело которого отцепили от якорной цепи.

Адель и Гастон Бюзье, которые ссорились, потому что не выносили друг друга, но ни у того, ни у другой не было иной опоры в жизни.

Ле Кленш, которого унесли из операционной на носилках смертельно бледным.

Мари Леоннек.

И эти матросы в «Кабачке ньюфаундлендцев», которые даже в состоянии опьянения словно хранили воспоминание о смертельной тоске…

— На третий день! — отчеканил Мегрэ. — Вот где надо искать. Искать что-то более страшное, чем ревность. И притом такое, что прямо вытекает из присутствия Адели на корабле.

Усилие было болезненным. Он напрягал все свои способности. На полубаке зажегся свет: матросы собирались вставать.

— На третий день…

Тут горло у него сжалось. Он посмотрел на кормовую надстройку, потом на набережную, где недавно видел человека, который, наклонившись, показывал кому-то кулак.

Быть может, Мегрэ просто замерз? Во всяком случае, его вдруг бросило в дрожь.

— На третий день… Юнга Жан Мари… Тот, который топал ногами и не хотел уходить в море. Его смыло волной. Ночью.

Мегрэ окинул взглядом палубу. Казалось, он искал место, где произошла катастрофа.

Это видели только двое: капитан Фаллю и радист Пьер Ле Кленш. На следующий день или еще днем позже Ле Кленш пришел к Адели.

В мыслях Мегрэ произошел резкий перелом. Он не стал задерживаться больше ни секунды. На полубаке кто-то зашевелился. Никем не замеченный, комиссар прошел по сходне, соединяющей корабль с берегом.

И, засунув руки в карманы, замерзший, мрачный, вернулся в гостиницу «Взморье».

День еще не наступил. Но ночь уже кончилась, потому что гребни волн на море стали ярко-белыми. Чайки светлыми пятнами выделялись на небе.

На вокзале свистел паровоз. Старуха с корзиной за плечами и с крючком в руках направлялась к скалам на ловлю крабов.

Глава 10

События третьего дня

Когда Мегрэ около восьми утра вышел из своего номера, в голове у него была пустота, его тошнило, словно он слишком много выпил.

— Дело идет не так хорошо, как ты хотел бы? — поинтересовалась его жена.

Он пожал плечами: пока ничего не ясно. На террасе гостиницы, выходившей на море, он увидел Мари Леоннек. Девушка была не одна. За ее столиком сидел какой-то мужчина. Она стремительно встала и с запинками проговорила, обращаясь к комиссару:

— Позвольте представить вам моего отца. Он только что приехал.

Дул свежий ветер. Небо заволокло облаками. Чайки летали над самой водой.

— Поверьте, я очень польщен, господин комиссар. Очень польщен и очень счастлив.

Мегрэ апатично посмотрел на него. Это был коротконогий человек, который казался бы не смешнее других, если бы не его огромный нос, вдвое или втрое больше нормального, к тому же пористый, как земляника. И когда он говорил, виден был только этот нос, все смотрели только на него. И что бы ни было сказано, любая патетика звучала чрезвычайно смешно.

— Закусите вместе с нами?

— Спасибо, я только что позавтракал.

— Ну, тогда рюмочку спиртного, чтобы согреться.

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

Разве вежливо заставлять людей пить, даже если они не хотят?

Мегрэ рассматривал собеседника, рассматривал и его дочь, которая, если не считать носа, была похожа на отца. Глядя на нее, можно было хорошо представить себе, какой она станет лет через десять, когда исчезнет прелесть молодости.

— Я хочу идти прямо к цели, господин комиссар. Это мое правило. Для этого я провел всю ночь в дороге. Когда Жориссан пришел ко мне и сказал, что он будет сопровождать мою дочь, я дал согласие. Следовательно, меня нельзя упрекнуть в узости взглядов.

Мегрэ торопился в другое место, а тут еще этот напыщенный мещанин, который упивается своими разглагольствованиями!

— Однако отцовский долг велит мне выяснить, в чем тут дело, правда? Вот почему я прошу вас по чести и совести сказать мне, думаете ли вы, что молодой человек не виновен.

Мари Леоннек смотрела в сторону. Она, должно быть, неясно сознавала, что от вмешательства ее отца не будет никакого толку.

Когда она одна примчалась на помощь к жениху, это внушало к ней известное уважение. Во всяком случае, глядя на нее, можно было растрогаться. Вмешательство же отца меняло дело. Тут сразу запахло спорами, предшествовавшими ее отъезду, сплетнями соседей.

— Вы спрашиваете меня, убил ли он капитана Фаллю?

— Да. Вы должны понимать, как важно, чтобы…

Мегрэ с совершенно отсутствующим видом смотрел в пространство.

— Ну, так вот… — Он видел, что руки у девушки дрожат. — Он не убивал его. Вы извините? У меня срочное дело. Я, конечно, буду иметь удовольствие скоро увидеть вас.

Это было бегство. Комиссар даже опрокинул стул на террасе. Он догадывался, что его собеседники оторопели, но не обернулся, чтобы удостовериться в этом.

Выйдя на набережную, он пошел по тротуару в противоположную от «Океана» сторону, но все же заметил, что к траулеру стягиваются матросы. Не снимая с плеча сумок, они осматривались и знакомились с судном. С тележки сгружали мешки с картофелем. Комиссар заметил судовладельца в неизменных лакированных сапогах, с карандашом за ухом.

Из открытой двери «Кабачка ньюфаундлендцев» доносился сильный шум. Мегрэ неясно разглядел Малыша Луи, который разглагольствовал перед новенькими.

Комиссар не остановился. Он даже ускорил шаг, заметив, что хозяин поманил его. Пять минут спустя он уже звонил в двери больницы.

Дежурный врач оказался совсем молодым. Под его халатом виднелся костюм, сшитый по последней моде, изысканный галстук.

— Радист? Сегодня утром я как раз измерял ему температуру и пульс. Он чувствует себя как нельзя лучше.

— Он в полном сознании?

— По-моему, да. Ничего мне не сказал, но все время следил за мной взглядом.

— С ним можно говорить о серьезных вещах? Врач неопределенно и равнодушно повел рукой.

— Почему бы и нет, поскольку операция была удачная и температура у него нормальная. Хотите пройти к нему?

Пьер Ле Кленш лежал один в маленькой, оклеенной моющимися обоями палате, где царила влажная жара. Он смотрел, как Мегрэ приближался к нему, и светлые глаза его были спокойны.

— Видите, все сделано как нельзя лучше. Через неделю он встанет на ноги. Правда, может быть, будет хромать, потому что сухожилие в бедре оказалось порванным. И ему придется быть осторожным. Оставить вас наедине?

Поразительно! Накануне сюда привезли бездыханное тело, окровавленное, грязное, и можно было поклясться, что в нем не оставалось даже искры жизни. А теперь Мегрэ видел белоснежную постель, лицо, правда, немного осунувшееся, немного бледное, но такое спокойное, какого он никогда не видел у Ле Кленша.

Может быть, поэтому Мегрэ колебался? Он ходил взад и вперед по палате, остановился у двойной рамы окна, откуда был виден порт и траулер, где суетились люди в красных свитерах.

— У вас хватит сил поговорить со мной? — внезапно проворчал Мегрэ, повернувшись к кровати. Ле Кленш слегка кивнул.

— Вы знаете, что официально я не имею отношения к делу? Мой друг Жориссан попросил доказать вашу невиновность. Я это сделал. Вы не убивали капитана Фаллю.

Комиссар глубоко вздохнул. Потом, чтобы поскорей со всем покончить, прямо перешел к своей теме:

— Скажите мне правду о событиях третьего дня рейса, то есть о гибели Жана Мари.

Мегрэ избегал смотреть в лицо раненому. Он набивал трубку, чтобы чем-нибудь заняться, и, так как молчание длилось слишком долго, он негромко начал:

— Это было вечером. На палубе стояли только вы и капитан Фаллю. Вы были вместе с ним?

— Нет.

— Капитан прогуливался возле кормовой надстройки?

— Да. Я только что вышел из своей каюты. Он меня не видел. Я наблюдал за ним, так как чувствовал что-то ненормальное в его поведении.

— Вы тогда еще не знали, что на борту есть женщина?

— Нет. Я думал, он потому так тщательно закрывает свою дверь, что держит у себя контрабандные товары.

Голос у Ле Кленша был усталый. Но он стал громче, когда радист произнес:

— Это самая ужасная вещь, какую мне приходилось видеть, господин комиссар. Кто его выдал? Скажите мне.

И он закрыл глаза, как закрыл их, когда собирался пустить себе пулю в живот, выстрелив из кармана.

— Никто. Капитан, должно быть, прогуливался в нервном состоянии, не проходившем у него со времени отплытия. Но кто-то ведь оставался у штурвала?

— Рулевой. Он не мог видеть нас: было темно.

— И тут явился юнга…

Ле Кленш прервал его и приподнялся, ухватившись руками за шнур, подвешенный к потолку, чтобы ему легче было двигаться.

— Где Мари?

— В гостинице. Приехал ее отец.

— Чтобы увезти ее. Да, это хорошо. Надо, чтобы он ее увез. И главное, пусть она не приходит сюда.

Он разгорячился. Голос его стал глуше, говорил он отрывисто. Чувствовалось, что у него поднимается температура. Глаза его заблестели.

— Не знаю, с кем вы уже говорили. Но теперь я должен сказать все. — Он волновался, и так сильно, что можно было принять его слова за бред. — Это неслыханно! Вы не знали мальчишку. Худой как щепка, и при этом одет в куртку, скроенную из старой штормовки отца. В первый день он боялся, плакал. Потом… Как бы это сказать? Стал мстить, делал всякие глупости. Это понятно в его возрасте, правда? Вы знаете, что значит «дрянной мальчишка»? Таким он и был: два раза я заставал его, когда он читал письма, которые я писал своей невесте. И он нахально заявлял мне: «Это твоей шлюхе?» В тот вечер… Я думаю, что капитан расхаживал взад и вперед, потому что слишком нервничал и не мог заснуть. Море довольно сильно волновалось. Время от времени волны перекатывались через борт и обливали железо палубы. Но все-таки это был не шторм. Я находился от них метрах в десяти. Расслышал только несколько слов, но видел их фигуры. Мальчишка наскакивал на него, как петух, смеялся. А капитан втянул шею в воротник куртки, засунул руки в карманы. Жан Мари говорил со мной о «моей шлюхе». Наверное, он так же шутил и с Фаллю. Голос у него был пронзительный. Я помню, что расслышал такие слова: «А если я скажу всем, что…»