Другая Белая - Ирина Аллен

И как же сладко было повиноваться страстному и желающему, его умелым рукам, его особому ночному голосу. Как упоительно было повелевать повелителем, слышать его стоны, видеть его искаженное страстью лицо, владеть своим еще гибким телом, всеми его скрытыми мышцами. Знать, как властвовать. Знания были из какого-то далекого далека, из какой-то неподвластной уму архаики, и голоса ночные были оттуда же — не окультуренные. После этой «дикой» страсти была нежность: «number one», «the One», «irresistible!»[46]

А еще позже Марина лежала, глядя в потолок, с легким сердцем и абсолютно пустой головой — вот оно, какое, оказывается, бывает полное освобождение. Это та самая легкость бытия: не думать, не пытаться все предусмотреть, предугадать, и соломки подстелить. «Да гори она синим пламенем, соломка эта! Боже, как хорошо…» И потом уже, засыпая: «Какая молодец, что решилась приехать, а то жила бы сейчас в Москве зимней вишней замороженной…»

«Ты говорила мне люблю. Но это по ночам, сквозь зубы, а утром…»[47]

А утром, полулежа в шезлонге в саду, Марина снова погружалась в извечные свои думы и разговор с самой собой: «Пока все хорошо, но как долго это продлится?.. Мы очень разные… Его мама была очень спокойной женщиной, для него это главное, а я такая… эмоциональная. Простой человек, вот он сидит рядом, всем довольный, кроссворд разгадывает, потом отправит его куда-то по почте и, вполне возможно, получит десять фунтов… Подруга, ну-ка выбрось свой снобизм из головы! „Непростые“ знакомые у тебя в Москве были, и что? „Людей неинтересных в мире нет“, — помнишь любимого в юности Евтушенко? Познавай, а лучше — принимай, какой есть, книжная ты моя. Что мешает тебе полюбить этого человека? Он так добр к тебе, называет „my little cherub“[48]… Чтобы любить, надо, как минимум, знать — не обстоятельства жизни и характер, в этом я, кажется, разобралась, а знать сердечным знанием. Тут — пусто: я его „не сюствую“, он ускользает от моего… внутреннего зрения. Женщина, ты зануда! Это после такой-то ночи… Радуйся солнцу и природе вокруг. „Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет“[49]. Все вокруг зеленое, презеленое! „И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной…“[50] Что за земля такая райская!»

Выговорившись про себя таким образом, с чувством некой вины тянулась к мужу, который, конечно и не подозревал, что она его только что препарировала:

— Кофе, чай, дорогой?

— Я сам сделаю, ты сиди, — отвечал держатель ключей от рая земного.

Глядя на упруго вскочившего с места Дэвида, Марина в очередной раз подивилась тому, как долго сохраняют молодость мужчины в этой стране. А, в общем-то, это вполне объяснимо: ездят на хороших машинах, по хорошим дорогам, после работы отдыхают в своих садиках, в меру заняты физическим трудом. Плюс общая атмосфера доброжелательности, где бы то ни было, отсутствие уличного хамства и, как следствие, — необходимости всегда быть готовым к обороне. Агрессивности нет совсем. Может быть, это тоже сохраняет нервные и иные клетки? Жизнь продляет. И молодость!

«Где есть чай, там есть надежда», — поговорка тут такая. Ежечасная кружка чая или кофе с обязательной печенюшкой вносили разнообразие в их дневную жизнь. «Эти напитки слишком жидкие без печенья», — так тут шутят. Дэвид макал это печенье в жидкость — так ей мама в детстве печенье размачивала! Макнуть как следует, чтобы стало мягче, но не размокло совсем, было искусством, иначе вся трапеза превращалась в рыбную ловлю — вылавливание ложкой крошек из кружки. Марину не на шутку волновал вопрос, как они отличают чай от кофе: по цвету и вкусу эти напитки здесь казались ей абсолютно одинаковыми. Как выяснилось, этим вопросом задавалась не одна она. Как-то прочитала в местной газете шутку: «Чем отличается английский чай от английского кофе? Их подают в разных чашках». У Дэвида они и подавались в одинаковых кружках — чашек до приезда Марины в доме не водилось. Она начала было заваривать себе чай отдельно по-московски, но потом решила не отбивать у мужа охоту проявлять заботу, стала пить с молоком, от которого ее с детства воротило. Чего не сделаешь для укрепления семьи!

Однажды он рассмешил ее просьбой купить красное кружевное белье и чулки с резинками. «Боже, какая пошлость!» Женщина в красном кружеве, по ее мнению, выглядела смешной и жалкой, напоминала кокоток из старых фильмов, да еще чулки на резинках этих противных — с детства ненавидела…

— Дэвид! Неужели у меня нет других достоинств, и я должна, как папуас, украшать себя красными перьями?

— Я старомодный. Пожалуйста, сделай, как я прошу.

Отпустил в Лондон для этой цели. Подвез до станции.

Марина уступила — Лондон стоил жертвы. Вечером по дороге домой:

— Подарок тебе я купила.

— Красный кружевной?

Обрадовался, как мальчишка велосипеду. Ночь была полна новых впечатлений.

* * *

Друзей у Дэвида было немного. Самый близкий, в прямом и переносном смысле приятель — сосед слева Эдвард, или просто Эд. Парень тридцати с лишним лет был автомехаником и желанным женихом: свой дом, постоянная работа. Правда, он платил за содержание сына, который при разводе отошел бывшей жене и проводил с отцом один выходной в неделю.

Дэвид вел запущенные финансовые дела Эда, за что тот, в свою очередь, всегда был под рукой для тяжелой работы по дому. Марина заметила, что Крис, встречаясь с ним, совершенно менялась: довольно замкнутая и сдержанная «учительница» превращалась в молоденькую хохотушку. Марина подмигнула однажды мужу, мол, может быть?…

— Не может! Мужчину рядом с ней я представить не могу — слишком независима и горда. Да и он никогда больше не женится, слово дал. В этой стране развод для мужчины слишком дорог, особенно если есть дети. В два счета останешься без денег и крыши над головой.

— Но ведь Эд не остался?

— Еще как остался — все по суду отошло жене! За этот дом он будет выплачивать кредит до конца жизни.

Как-то Дэвиду понадобились дополнительные документы соседа (ключи и разрешение заходить, когда нужно, у него были).

— Хочешь посмотреть, как живет холостяк? — спросил Марину.

Отчего же той было не посмотреть еще одну частную собственность, так дорого обошедшуюся ее владельцу? Вошли — вот она сбыча мечт: все стены, кроме несущих, убраны. Интерьер, конечно, странноватый, брутально-мужской: на нижнем этаже — тренажерный зал с маленькой кухонькой, наверху — большая спальня хозяина, маленькая с детской кроваткой для сына и ванная комната. Все! Нет, не все — из приоткрытой двери спальни виднелось широченное ложе со спинкой из черного металла (Икеа), а на нем — Матка Возка! — черный кожаный хлыст, черный кожаный фартук, черные железные наручники и еще что-то из той же оперы про садомазохизм. Марина онемела.

— Ходит к нему одна бабенка, жена владельца местного паба — она любительница таких вещей. Развлекаются. С виду — такая скромница в очках, — поморщился Дэвид.

А у Марины одна мысль: как бы из этой камеры пыток поскорее ноги унести в свой дом без перепланировки. С тех пор она стала соседа сторониться, но и — любопытная все же — прислушиваться к звукам из соседского сада, который от их собственного был отделен забором. Воплей не было — только громкий счастливый смех хомосапиенсов.

* * *

Старыми друзьями Дэвида была семейная пара пенсионеров: Джон, бывший менеджер банка, и Джил, медсестра. Перед их первым визитом Марина расстаралась во всю: сложные салаты, мясо, рыба, яблочный пирог. Дэвид не вмешивался, сказал только, что столько еды никто не осилит. Осилили еще как!

— Хочу тебя предупредить, что Джил — прекрасная женщина, но у нее только одна тема для разговора — внуки в Австралии, ты уж поддержи, пожалуйста.

Марина поддержала разговор об австралийских внуках, а потом сама проявила инициативу, рассказав о своей семье, о Москве и своей такой интересной московской работе — в общем, заткнула за пояс Джил с ее внуками.

Когда гости уехали, она с виноватым лицом повернулась к мужу:

— Я слишком много говорила?

— Для первого знакомства это было хорошо, и всем интересно. И потом тебя можно понять: ты так устала, готовя этот пир, выпила, тебе нужно было расслабиться.

Марина знала, что вела себя не по-английски, читала об этом: слишком выставлялась. И знала, почему это делала. Гости были с ней предельно вежливы, но в глубине ее души змеей таилось подозрение: «Все равно, наверное, считают меня русской, которой повезло переселиться в нормальную страну». Вот и доказывала им, как хороша была ее жизнь там, в ее стране.

Через пару недель они поехали с ответным визитом на юг Англии. У Джона и Джил был просторный особняк, тоже в псевдо-тюдоровском стиле: белые стены с каркасом из темного дерева. Вошли в дом — розово-голубые диванчики, коврики, подушечки, занавесочки, статуэточки, картиночки, ненастоящие цветочки — и настоящий пудель с бантом. «Улыбаться, как ни в чем ни бывало!» — приказала себе ошарашенная столь стародевичьим интерьером Марина. Стол был накрыт, но пуст. Когда сели, был подан томатный суп (Марина знала — суп из банки, сама такой покупала в «Marks & Spencer»), на второе был — стейк (вкусно), к нему — выложенные отдельно вареная морковь целиком, цветная капуста и брокколи (полезно и разноцветно), соус «gravy» (его она не любила). На десерт — яблочная шарлотка со сливками (сытно). Кофе пили в гостиной, потом рассматривали фотографии внуков. Марину, с ее привычкой за кофе говорить о мироздании, как минимум — о роли интеллигенции в истории, так и подмывало начать обсуждать хотя бы отличительные особенности английского национального характера в сравнении с русским. Но не могла найти зацепку для начала дискуссии.