Другая Белая - Ирина Аллен

По тону, каким это было сказано, Марина поняла, что бывшая жена-оппортунистка-ныне-леди все еще оставалась незарубцевавшейся раной, если не сердца, то самолюбия уж точно.

— Представь, она подделала мою подпись на документе, чтобы Крис приняли в дорогую частную школу для девочек. Я, конечно, был против этого, пусть бы дочь училась рядом с домом вместе с обычными детьми.

— Дэвид, в Москве мы с мужем сделали все возможное, чтобы найти для мальчиков хорошую «английскую» школу. Это естественно, когда родители хотят для детей лучшего образования!

— Ей не образование было нужно, а свои амбиции тешить — мол, дочь у нее учится вместе с детьми верхнесреднего класса. Я все это прекрасно понимал уже тогда.

Тогда — это, когда жена еще не принадлежала к аристократии и была с ним? Марина в таких разговорах улавливала некие следы зависти и злобы, что ей совсем не нравилось. Но может быть, она ошибалась…

Дэвид продолжал:

— Она отдала Крис в интернат, что я мог поделать — я же работал. Не навещала ее, даже на каникулы не брала… Когда пришло время заполнять всякие анкеты, в графе «родители» Крис всегда писала: «Отец. С матерью связи нет».

Но с рождением Энни все изменилось: состоялось примирение, мать стала навещать Крис и внучку. Там ее однажды случайно встретил Дэвид и сразу же ушел, не поздоровавшись. (Боги мои, какие страсти — прямо Монтекки и Капулетти!) Но по каким-то только ей известным причинам Энни бабушку не приняла. Пока, по крайней мере. Дэвид радовался: «Она тебя любит больше, чем родную бабку».

* * *

У Дэвида была и еще одна рана. Несколько лет после развода он жил в счастливом партнерстве с женщиной и двумя ее дочерьми, одна из которых была инвалидом детства — уже подросток, а мозг остался на уровне малого ребенка. Все у них было хорошо, но вот Крис закончила школу, так ненавистный ей boarding school[54], и должна была решать, с кем из родителей жить дальше. Выбора у нее в общем-то и не было — ее растил отец. Крис поселилась с ним, его дамой сердца и двумя ее дочерьми. Девочка, которая с двенадцати лет не знала дома, была счастлива, сразу же подружилась со здоровой дочкой — своей ровесницей, они проводили все свободное время вместе, вместе худели, считая калории, вместе ходили на танцы, в кино… И надо же было той как-то сказать за столом:

— Ты мне теперь как сестра.

— У тебя есть твоя родная сестра! — гневно отреагировала мать.

Это стало началом конца их большой семьи. Вскоре отношения распались. Так решила подруга Дэвида, с которой было прожито без малого четыре года. Продали огромный дом с четырьмя спальнями, кредит за который выплачивали вместе. Дэвид сейчас очень жалел об этом:

— Выплатил бы и один — зарплата позволяла, жили бы сейчас вместе с Крис.

Подруга с ребенком-инвалидом недолго жила одна, меньше чем через год она вышла замуж за следователя из полиции. Недавно Дэвид встретил их обоих в супермаркете.

— Ничего не скажешь, по-прежнему ни грамма лишнего жира — никогда не пропускала gym[55], но я посмотрел на нее и подумал: «Из-за этой женщины я страдал? В ней нет ничего привлекательного».

Крис очень тогда переживала: только покинула интернат, начала жить в семье, а тут и семьи не стало. Встречаться с новой подругой, «почти сестрой», она не могла — той было строго запрещено. Вся ушла в учебу, потом и аспирантуру кончила, из-за чего у нее нередко проблемы с работой: школы хотят платить учителям поменьше, а Крис меньше не заплатишь, у нее степень. Так она стала путешествовать по миру. Где она только не работала. До Москвы — в Таиланде.

— И везде — общества уэльсцев, — довольно смеялся Дэвид, — мы разбросаны по миру, но стараемся держаться друг друга.

Марина слушала эти рассказы, проникаясь сочувствием к мужу и удивлением. Непьющий презентабельный мужчина, полный сил, платежеспособный, с собственным домом… Разве в ее отечестве такой стал бы убиваться из-за женщин? Да и кто бы ему позволил?! Сразу нашлась бы толпа желающих его утешить и приголубить! Здесь все иначе: женщины разборчивы, знают себе цену.

«Уязвленный он и смертельно обижен на женщин».

Дэвид, как оказалось, был еще и вспыльчивым — не по отношению к ней, но по многим другим поводам. Как красная тряпка для быка, была для него «мать-одиночка» как социальное явление. Увидев сюжет в телевизионной программе на эту тему, или услышав чей-то рассказ, он сразу же откликался:

— Любая девчонка по глупости или, наоборот, по уму, может забеременеть, родить неизвестно от кого, с полным правом претендовать на социальную жилплощадь и пособие и жить, уже нимало не заботясь о будущем! А то, что для воспитания ребенка нужен отец, а не только деньги, это сейчас считается несущественным. Неумная политика. Хотели, как лучше… Не было бы пособий, девчонка сто раз подумала бы, как и что. Матери-одиночки, замужем за государством, то есть за мной, простым налогоплательщиком.

Он знал, о чем говорил, потому что всю жизнь проработал в социальной сфере.

Ему была ненавистна мысль, что его единственная дочь присоединилась к столь презираемой им части общества. Обвинить Крис в корыстных побуждениях было невозможно: еще до рождения Энни она купила и выплатила кредит за небольшой домик и никогда никакими льготами не пользовалась. Но ей пришлось, по словам Дэвида, долго оправдываться перед ним и клясться, что это вышло случайно — не намеренно.

— Знаешь, кем нужно здесь быть, чтобы жить припеваючи? (Он говорил: «быть несгораемым».) Нужно быть или лесбиянкой, или цветным, или одноногим, или беженцем… — то есть принадлежать к меньшинствам. В этой стране все — для меньшинств!

Гневливым он был. Политически-корректным не был.

Будь рядом с Мариной ее московские подружки — не лесбиянки, не цветные, не одноногие, но принадлежавшие к меньшинству, то есть «прослойке», которая по определению не могла быть большинством, — вот уж они бы посмеялись! Но подружек рядом не было, а рассказать Дэвиду о том, как неуютно было жить человеку там, где всегда и во всем декларировался приоритет большинства… Марина сомневалось, что ему это было бы интересно. Странно, но Дэвид совсем не интересовался реалиями советской и постсоветской жизни. Марина этому была даже рада, ибо равнодушной к подобным вопросам не была и «заводилась без оборота», как сама про себя говорила. Однако, по ее мнению, взаимоотношение со своей страной — личное дело каждого, и, если бы и довелось, ей было бы неловко «заводиться» на этот счет с Дэвидом. Их восхитительная близость имела свой предмет и территорию, дальше которой не распространялась. Это устраивало обоих.

* * *

Дэвид был патриотом родного Уэльса. Марина с изумлением слышала неподдельную боль в его голосе, когда он рассказывал, как англичане завоевали его родной Уэльс в 1284 году! (Ей что ли начать ненавидеть турок за то, что в 1453 году они захватили Византию и превратили Святую Софию в мечеть?!)

— Но если ты такой патриот, почему уехал, почему не стал учить в школе свой трудный язык, а выбрал французский, почему в Англии постарался как можно быстрее избавиться от акцента?

— Тебе не понять.

И еще он ненавидел. Все проявления английского патриотизма. А их было так немного! Приближался чемпионат по футболу, английский флаг — белое полотнище с красным крестом св. Георгия, покровителя Англии, — можно было видеть и на машинах, и на окнах домов. Сколько желчи было излито им на эти такие безобидные знаки национального достоинства!

«Да! Обижен, уязвлен, гневлив, вспыльчив, политически некорректен. Еще и патриот! Сплошной комплекс неполноценности. Но он мой муж, мы вместе, он успокоится, я помогу». — Марина не думала отступать от своего намерения быть хорошей женой.

Действительно, очень часто Дэвид выглядел абсолютно счастливым. Это было, когда Марина не высказывала никаких пожеланий о поездке в Лондон или Виндзор, была спокойна и весела, смотрела с ним старые фильмы. Когда, как должное, распивала с ним бутылочку вина за поздним обедом. А так было почти всегда в первый год их жизни.

* * *

Чего не было в жизни Марины и Дэвида? Не было пабов. Дэвид их почему-то не любил. Не было совместных шоппингов за продуктами: культа из еды он не делал и знал, что нужно купить в местном супермаркете на два-три дня:

— Тебе эта морока ни к чему, достаточно, что готовишь.

А Марине так иногда хотелось самой купить что-нибудь вкусненькое. (Покупала, когда ездила в Лондон или Виндзор.)

Не было дискуссий на отвлеченные темы, к которым относилось все, что не касалось быта. Иногда Марина спрашивала себя, имело ли для ее мужа значение то, что она была женщиной образованной, с профессиональными заслугами, с правильным, хотя и не беглым пока английским? Хотела верить, что да. Но сам он не раз повторял: