Цветы зла - Руслан Белов

- Совершенно верно, - уловил Евгений Александрович мысли женщины. Но продолжал гнуть свое:

- Согласись, версия - это ведь тоже фантазия

- Ну и что ты еще нафантазировал?

- А вот что. Отдавая проигранные сто долларов, маленький умненький и наблюдательный азербайджанец сказал Эгисиани: "Если ты переспишь с ней еще и завтра, дам тебе тысячу баксов, а если нет, то вернешь мне мои сто".

- И Вова прокололся... - начала верить Марья Ивановна, вспомнив изменчивые глаза своего несостоявшегося любовника.

- Да. На следующий день Кристина, как говорят в народе, ему не дала. И Эгисиани в запале заявил азербайджанцу, что будет давать ему по сто долларов в день, будет давать до тех пор, пока Кристина вновь не окажется под ним... Представляешь семантику: она не дала, а он будет давать каждый день. Это гордый грузин должен был давать, то есть, отдаваться каждый день этому пузатому азербайджанцу.

- Ну и фантазия у вас, несостоявшийся профессор!

- Какая фантазия, госпожа завмаг! Просто я думаю языком.

- Я знаю, милый. Особенно хорошо это у тебя получается в постели. Ну и что дальше?

- Он начал ее окучивать. И так, и эдак. Представь, он каждый день отдает сто долларов посмеивающемуся азербайджанцу плюс накладные расходы кабаре, казино и прочее, - а она ему про высокие материи рассказывает. Чувствует, что он ее неспроста желает, и рассказывает, измывается. Об интерьере, как продолжении внутреннего мира доходного посетителя, о высокой музыке, очищающей проголодавшуюся душу, о поэзии, как мере человека, и о прочих глупостях. У Вовика душа чернеет от ненависти, но он слушает, слушает... Что-то помимо воли понимает, что-то входит в его душу...

- И становится другим, и она, видя перемену, поощряет его, - вспомнила Марья Ивановна одухотворенное лицо Эгисиани.

- Ну-ну, поощряет своим телом... Опять тебя заносит. Дудки все это нематериалистические! Он, вне всякого сомнения, остается прежним - волка траву есть не заставишь.

- А ночь в ресторане с Кристиной и мясом по-чухонски?

- Эту незабываемую ночь и свое чудесное перерождение он придумал, убийственно усмехнулся Евгений Александрович. - Придумал, чтобы тебя на шкуру медведя затащить, и на ней поиметь под пристальным наблюдением своего пузатого друга. Наблюдением в глазок. Не-е-т, все у них было по-другому. Сколько он ее знал?

- Около года.

- Так посчитай, сколько он заплатил этому азербайджанцу? Тридцать пять тысяч долларов! Даже для владельца большого ресторана - это огромные деньги.

- Ты хочешь сказать, что он убил ее из-за денег? Понял, что не добьется взаимности, и убил, чтобы не платить?

- Да, я это хочу сказать. Но в принципе я высказал гипотезу.

- Фантастическая гипотезу, - голос Марья Ивановна звучал неуверенно.

- Может быть. И в ней ничего не говорится, почему и кто на тебя наехал... Если мы не решим этот вопрос, то с места не сдвинемся.

- Ты еще забыл об арбалете, который принесла в ресторан Кристина.

- Не забыл... Этот факт как раз подтверждает то, что Эгисиани не имеет никакого отношения к ее смерти. Естественно, прямого отношения.

- Почему это?

- Потому что мне кажется, что арбалет, принесенный Кристиной и арбалет, из которого в меня выстрелили, происходят из одного и того же стада арбалетов. Стада, которое пасется в окрестностях дачного дома Святослава Валентиновича.

- Может, ты и прав...

Евгений Александрович посмотрел на Марью Ивановну. Она выглядела утомленной.

- Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, - сказал он, осторожно поднимаясь с дивана. - Я буду спать здесь, а ты иди к себе.

Эти слова дались ему нелегко. Спать без Марьи Ивановны, пусть отвернувшейся, он не мог.

- Хорошо, - пожала плечами Марья Ивановна, решившая вести себя как примерная школьница. - Но ведь утром мы проснемся вместе?

- Посмотрим, - буркнул Смирнов и поковылял в ванную чистить зубы.

В полтретьего ночи они столкнулись в коридоре, соединявшем спальню с гостиной.

14. Боль и ненависть.

Утром было решено, что Евгений Александрович найдет ресторан с невидимыми стихами на стенах и неслышимой музыкой в столешницах и поедет туда, а Марья Ивановна побродит с сачком для арбалетов в окрестностях дачного дома Святослава Валентиновича.

Первым ушел Смирнов. Минут через пять после того, как за ним закрылась дверь, Марья Ивановна позвонила Эгисиани.

- Не звони мне никогда, - ответил тот голосом, полным боли и неприятия. - То, что ты ищешь, далеко от меня. И еще...

- Что еще? Говори!

- Брось ты это расследование... Ты даже и не представляешь, что лежит на дне этой банки с тараканами...

- Ты врал насчет Кристины? - не слушала Марья Ивановна.

- Да.

- Ты поспорил на меня? С тем пузатым азербайджанцем?

- Да.

- Тот человек, насиловавший Кристину, это ты?

- Да. Прощай, меня убьют, если узнают, что я тебе что-то говорил по телефону.

- Последний вопрос...

- Никаких вопросов.

- Володя, я умоляю! Ты мне должен...

- Давай, говори быстрее...

- Этот арбалет, который принесла Кристина...

- Ничего она не приносила. В ту ночь, когда я тряс Кнушевицкого, в меня из него выстрелили.

- Кто?

- Не знаю, - явно солгал Эгисиани. - Я шел к калитке, в меня пальнули, мои люди бросились к месту, с которого стреляли, но этот человек перелез через забор и убежал.

- Тебя ранили!?

- Разумеется. В самое сердце...

- Ты был в бронежилете...

- Конечно...

- Арбалет вы нашли под забором?

- Да, на той стороне. Арбалет и початую пачку "Парламента".

- Еще один вопрос...

- Никаких вопросов! Забудь обо мне. Прощай! Я жалею, что не успел тебя трахнуть. Ты была бы довольна.

- Я выкинула твой алмаз! - истерично выкрикнула Марья Ивановна в уже замолкшую трубку.

***

После разговора походив по комнатам безхозной мегерой, Марья Ивановна выкурила на унитазе сигарету, затем села у трельяжа подкраситься - общение с косметикой и зеркалом успокаивает женщину, как ничто другое.

- Ну что ты так расстроилась? - выбрав губную помаду, спросила она у своего отражения.

- Меня обманули...

- А брось! Ты обманула, тебя обманули! В следующий раз будешь умнее. И что у тебя за дурацкая манера все ему рассказывать?

- Мама говорила: исповедуйся, не носи в себе ложь... - отражение, закончив подкрашивать губы, взялось за карандаш. - Неправда, говорила, выедает душу и сердце, и человек становиться похожим на прогнившее дерево, забывшее упасть.

- А ты в церковь ходи! И исповедуйся батюшке. И всем будет хорошо. И тебе, и ему, и батюшке.

- Батюшке исповедоваться? А что, это идея...

Марья Ивановна, подмигнув своему отражению, прошла в гостиную, уселась в кресло и представила, как они со Смирновым сталкиваются в церкви. Она, счастливая, уже исповедовавшаяся и получившая отпущение грехов, и Смирнов, за этим отпущением идущий. После девушки с пухлыми алыми губками и силиконовым бюстом.

Мотнув головой, женщина вытрясла из нее видения и задумалась о вчерашних событиях. Кого же могло так обеспокоить ее, ее со Смирновым расследование? Надо подумать...

Значит, так... Кристина что-то узнала, и ее за это знание убили... А Володя Эгисиани докопался до истины и узнал нечто такое, что способно как карточный домик разрушить благополучие людей, сведших Кристину в могилу.

...Может, обратиться к Паше? Несколько его звонков и все станет ясным?

Нет. Никаких звонков. Не надо оживлять мертвецов. И Смирнов расстроится. К тому же Центнер вторую неделю на своих любимых Канарах греется.

Значит, надо самой обходиться. Что ж, поедем в Переделкино. Уже почти пять, Святослав Валентинович скоро вернется с работы. А к вопросу о том, что знает Володя, можно вернуться позже. Когда все уляжется, и он не будет бросать трубку.

...Нет, что-то меня определенно к нему тянет. Они такие со Смирновым разные. Диаметрально разные...

15. Склеп Кристины.

Евгений Александрович, поехал к своему однокашнику по очной аспирантуре, который, давным-давно забросив геологию рудных месторождений, работал в полугосударственной организации, ведавшей регистрацией частных предприятий. Тому понадобилось несколько минут, чтобы установить, что Владимир Иосифович Эгисиани помимо ресторанчика на Тверской имеет еще один на Сретенке. С подкупающим своей сентиментальностью названием "Ты и я".

Потом они с приятелем пили водку в ближайшей чебуречной. Перед входом в ресторан Смирнов стоял лишь через полтора часа, после того, как был съеден первый чебурек.

Едва увидев простенькую вывеску, он почувствовал, что его ждет нечто необыкновенное. Значимое. Постоял в замешательстве, достал сигареты, выкурил одну несколькими торопливыми затяжками, вошел, волнуясь, как мальчишка.

И оказался в фойе, освещенном таинственным переливчатым светом. Хотел осмотреть его внимательнее, проникнуться им, но не получилось - неожиданно представил себя стоящим рядом с Марьей Ивановной.