Сожжение - Мегха Маджумдар

время на руках шестьдесят-семьдесят дел. И если дело крупное, как вот дело Дживан, то это сулит только хлопоты и беды. За мной круглые сутки гоняется десяток ищеек из прессы, на меня давят все политические партии, ежедневно приходится общаться с полицейскими чинами, им лишь бы прикрыть свои неумелые действия. Каков бы ни был результат, полно народу будут мной недовольны. Сплошные неприятности. Чем скорее это дело кончится, тем для меня лучше.

– Скоро ли оно кончится? – спрашиваю я. – Мне невмоготу.

Моя гуру говорит, что да, скоро, но…

Пауза.

– Твоя роль, – говорит она с ласковой улыбкой, – будет куда больше, чем тебе сейчас видится.

– В хорошем смысле? – спрашиваю я.

– В хорошем, – подтверждает она. – Когда откроются пути, не страшись по ним следовать.

Меня будто волной подняло и вынесло на берег. Встаю. Думаю, что надо позвонить жене, узнать, как дочь переносит свое наказание. И вернуться в офис, пока мой помощник не превратил его в пепельницу. А по дороге я съем яичный рулет.

– Пусть твоя жена и не разделяет моих предположений, – говорит гуру, – но у меня есть сильное чувство, что в это время для тебя будет особенно ценной одна вещь. На правый указательный палец, – она поднимает руку, демонстрируя этот палец, – нужен аметист.

· Дживан ·

Пурненду принес мне пакетики шампуня, бельевые прищепки и эластичные резинки для волос. Я держу подарки на коленях. Это – валюта.

– Спасибо, – говорю я по-английски. Пусть знает, что я, хоть и получаю от него предметы гигиены, могу быть ему равной.

* * *

Нас переселили в казенное строение в каком-то городе, километров за пятьдесят от нашей деревни. В том доме были стены, разбухшие от сырости, открытые желоба стоков, краны, кашляющие ржавой водой. И больше ничего. Но это был первый и единственный период моей жизни, когда я жила в многоквартирном доме, и я своим жильем гордилась.

Я слышала, как соседский мальчишка, тоже из выселенных, топает вниз по лестнице каждый вечер. Смотрела из окна, как он выходит на улицу, где собирается компания поиграть в крикет. Вместо биты – кусок фанеры, а филдеры [22]гоняются за пустым пластиковым шариком. Моего возраста ребята. У меня руки-ноги чесались бежать к ним, играть, орать, скользить на гальке улицы, раз уж моих привычных полей больше нет. Мать сказала – нельзя.

Я девочка. И я оставалась присматривать за отцом, когда мать уходила на рассвете в поисках поденной работы и возвращалась вечером. Несколько дней она проработала на стройке, но потом работа кончилась.

Потом мать готовила, скрывшись в кухне. Атмосфера дыма и чили препятствовала общению.

Как-то ночью я услышала ее разговор с отцом.

– Где я возьму работу? – говорила мать. – Все тут такие же переселенцы, как мы. Кто меня наймет?

– Погоди пару дней, – ответил отец. – Я возьму ссуду и куплю новую рикшу.

– Новую рикшу, – передразнила мать. – И кто будет на твоей рикше ездить в этом проклятом городе?

Было невыносимо все это слышать. Невыносимо смотреть, как моя мать погружается в мрачное настроение.

Как-то раз я подобралась к ней, когда она готовила.

– Бу! – крикнула я у нее за спиной.

Она дернулась, хотела огреть меня по ногам, но я отскочила. И уже из дверей сказала страшным голосом:

– Ого-го! Чую, чую, человечьим духом пахнет!

И подобралась ближе, чтобы мать все-таки смогла огреть меня по ногам и на этот раз попасть, но она не стала.

* * *

Так что вот так, Пурненду, я и росла. Когда подошла папина очередь на рентген, я его туда отвезла. Поехали мы на автобусе, он несся по хайвею, сигналил и привез нас в клинику с кондиционированным воздухом. Там я стала пристально всматриваться в одну женщину, и она наконец убрала сумку с соседнего стула, чтобы отец смог сесть. У нее руки были белые и пухлые, на пальцах сверкали бриллианты. Перекрещенные ремешки кожаных сандалий, ногти на ногах с розовым лаком. Похожие на леденцы. Она на нас посмотрела. Я попыталась прикрыть потрескавшуюся грязную ступню другой такой же.

В темной комнате лаборант поставил папу к холодной стеклянной пластине и скрылся. Папа вздрогнул.

– Стоять спокойно! – прикрикнул на него лаборант из какой-то камеры, нам не видной. – Прямо стоять!

Но снимок не получился, и лаборант вышел снова, раздраженный.

– В чем дело? – спросил он.

Отец потер голую кожу, ему было холодно. И все равно он улыбался так, будто просил прощения.

– Холодно…

– Эта пластина должна быть холодной! – пояснил лаборант. – А вы должны стоять твердо, прижимаясь к ней, и я это вам говорил. Ну невозможно работать с этими неучами…

Потом у меня оказался в руке большой конверт, а в нем – призрачное изображение папиной спины и плеч. Я несла его домой как родитель – детский портфель из школы: слишком тяжелый, чтобы доверить ребенку.

Дома я стала показывать снимок маме, но она закричала:

– Сунь его обратно, быстрее! На эти вещи можно смотреть только при специальном свете, иначе они портятся! Дитя неразумное!

Права ли она была? Но я сделала, как она сказала.

– Сегодня рентген, завтра еще что-нибудь, – бурчала мать. – Погоди, этот доктор тебя еще погоняет – работа у них такая. Им платят, если они тебя гоняют на анализы или заставляют покупать лекарства. Ты этого не знала? А где же мы деньги возьмем?

Отец сидел на кровати, стараясь держать шею прямо. И слушал, что говорит мать.

Но я понимала, что так нельзя. Если ничего не делать, папа будет страдать. По крайней мере снимки рентгеновские надо показать доктору.

Один друг отца, тоже водитель рикши, как-то утром нас подвез, стараясь объезжать рытвины на дорожке, ведущей от жилого квартала к главной дороге. У отца глаза были полны слез, и в больницу он приехал, совершенно измученный поездкой.

– Угу, – сказал доктор, когда мы прождали три часа и отец чуть не упал и чудом не сломал себе еще что-нибудь, когда ходил в местный скользкий туалет. – Сломана кость. Видите, вот тут?

Он авторучкой показал на призрачное изображение:

– Но есть проблема посерьезнее. Вот этот диск поврежден, а это не шутка. Требуется строгий постельный режим, иначе возможен паралич. И я вижу, что у него боли, значит, нужны лекарства посильнее. Вот это будете принимать два раза в день, во время еды.

– Я же говорила, что у него боли, – сказала я, подаваясь вперед. – У него еще тогда были боли, когда мы к вам первый раз пришли.

– Слушайте, что вы так нервничаете? – Врач положил ручку и посмотрел на меня сердито. – Многие люди укус муравья считают серьезной болью.

И он продолжил выписывать рецепт. В стаканчике для карандашей стояла ручка, поблескивающая названием фармацевтической компании.

– А как же рикша, господин доктор? – спросил отец. – Мне надо поскорее снова работать.

– Работать? – переспросил врач. – Нет, мистер, потерпите. Хорошо еще, что вы сюда на своих ногах вошли. В ближайшее время