Сожжение - Мегха Маджумдар

космами пыли. Отец осторожно трогал себя за плечо – не потирал его, а пытался как-то успокоить, но это не получалось. Наконец врач вызвал нас:

– Кто пациент?

– У него, – почтительно заговорила я в третьем лице, – у него сильно болит плечо.

Мы втиснулись в крошечный кабинет и уселись на плетеные стулья, сиденья которых грозили оторваться, продавленные сотнями пациентов. Стену украшал календарь с розовощекими младенцами.

– Посмотрите, пожалуйста, что у него с плечом, – попросила я.

Отец глядел на доктора, и глаза у него блестели от слез, которые он изо всех сил сдерживал.

– Упал, что ли? – спросил врач, глядя на нас поверх очков.

– Нет, его ударили, – ответила я.

Врач не успел спросить, кто его ударил, как отец заговорил:

– Кто-то на дороге, – сказал он, чуть улыбнувшись. – Кто его знает? Но это не важно, я пришел только за лекарством каким-нибудь. В эту ночь я не спал из-за…

Отец вскрикнул от боли: врач протянул руку через стол и холодными пальцами стал нажимать какие-то точки на спине сверху.

Мой отец, чьи ноги тащили в гору рикшу с тремя пассажирами. Мой отец, который, пригнувшись к рулю, крутил педали – вверх-вниз, вверх-вниз, как насос, – двадцать пять рупий за поездку. В кабинете повисла напряженная тишина.

Я разозлилась. Почему отец не скажет врачу, что это сделали полицейские? Пусть их поймают! Пусть посадят в тюрьму, чтоб не избивали людей! Как отец с такими болями будет теперь водить рикшу?

Теперь я понимаю, почему он смолчал. Знаю, почему не хотел рассказывать.

Врач завершил осмотр и сказал раздраженным тоном:

– Вы же могли пойти к врачу общей практики и сделать сперва рентген, почему вы так не поступили? Я ничего сейчас не могу для вас сделать – только выписать обезболивающее, раз вы приходите без анализов. Может, у вас сломана кость, а может, и нет. Как тут узнаешь? Прощупать вы мне не даете – «Ой, мамочка, больно!» Сделайте сперва рентген.

– Да, сэр, конечно, – говорит мой отец, оробев. – Вы не могли бы это слово написать, куда мне идти для этого рентгена…

– Вы умеете читать? – спросил доктор.

– Моя дочь умеет.

Даже сквозь боль отец гордо улыбнулся, глянув на меня.

* * *

Когда я возвращаюсь в камеру, в ней пахнет цветами. Американди стоит в окружении пяти-шести женщин, в том числе Яшви, которая что-то разбрызгивает из флакона.

Я чихаю.

– Да не в подмышку! – отчитывает ее Американди. – Ты даже не знаешь, как наносят духи. Вот так, – говорит она. – Смотри!

Она поднимает подбородок и наклоняет флакон к своей шее. Эта жирная шея, вся в перетяжках, блестит от ароматной жидкости.

– Вот так, – повторяет Американди, повернув запястье внутренней стороной вверх. – Туда надо, где кровь пульсирует.

– Почему ж ты тогда на грудь не брызнешь? – подначивает кто-то.

– Ох, сейчас бы вечеринку устроить! – вздыхает Калкиди. – Правда ж, хорошо пахнем?

– Понюхай! – велит мне Американди, завидев меня, и дает флакон. – Чистая роза и… и… – она задумывается, – и еще что-то. Правда, запах дорогих духов? Даже Твинкл Кханна [20]ими пользуется.

Я вытираю нос тыльной стороной ладони, нюхаю окружающий воздух. Он пахнет розами и какой-то химией. Запах маскировки, потому что под ним – сточная канава, отбросы, сохнущая стирка. Несварение желудка, отрыжка, потные ноги.

На секунду я задумываюсь, откуда у Американди такие дорогие духи. Потом, конечно, соображаю.

На полу – толстый новый матрас. На нем лежит сложенное одеяло и чистые простыни. За спиной я слышу шуршание обертки, и вижу, оглянувшись, что Калкиди разворачивает шоколадку «Кэдбери». Американди держит в руках еще с десяток таких батончиков.

– Для детей! – объявляет она.

У одной из матерей вид такой, будто она сейчас заплачет.

Покупки Американди будоражат меня. Я же сама могла бы себе что-нибудь купить. Масла всякие, мыло, пирожных с кремом. Матрас получше, простыню в горошек. Я могла бы отдать все деньги матери и отцу. Папины лекарства недешевы. Что же я наделала?

Поздно ночью я об этом думаю, и во мне, как змея из кустов, поднимает голову сомнение. Неужто одна статья в газете хоть кого-нибудь убедит?

· Лавли ·

Утром по дороге на церемонию благословения в ближайшей деревне на меня уставились ребята возле лавки портного. Я их дразню:

– Хотите ко мне в постель? Так просто скажите!

Они смутились, хихикают, опустив глаза в землю, в руках у них ножницы.

Каждый в этой жизни знает, как меня пристыдить. Так что я учусь, как возвращать этот стыд обратно.

На предсвадебной вечеринке мы будем раздавать благословения и тем зарабатывать деньги. Взбираемся на крышу – там, под единственным старым одеялом, сохнущим на веревке, сидит старуха. Бабка невесты. Ее колени касаются земли, она накачивает воздух в старую гармонику [21]и играет на клавишах цвета слоновой кости. Золотые браслеты у нее на руках тихо позвякивают, а она качает воздух и играет, качает и играет. На мягком зимнем солнышке, на ветерке, она кажется молодой женщиной, которая учится играть на гармонике. И утро для меня становится мягче.

Потом поет матушка Арджуни, потом я выхожу на середину и расслабляю плечи, прихватывая уголок сари левой рукой, чтобы приподнять подол от земли. В воздухе вспыхивают звезды и солнца. Матушка Арджуни поет старую романтическую классику. Я поворачиваюсь туда и сюда, и при каждом повороте сари струится потоком, бликуя в солнечном свете. Я стараюсь взглядом передать выразительность песни, я по-настоящему «эмоционирую», как сказал бы мистер Дебнат. Мои глаза то светятся любовью, то излучают соблазн, то застенчиво смотрят вниз, будто здесь среди женщин сидит Азад. С тех пор как я ему сказала взять себе в супруги женщину, он больше не появляется, ни разу не пришел меня увидеть. Ужасная ошибка! Я думала, что буду чувствовать, как благородно поступила, но нет – чувствую я только печаль.

Хотя церемония не публичная, какие-то сельские ослы все равно торчат в дверях, высыпали на лестницу, смеются, показывают пальцами, снимают меня на мобильники. А что делать? Это моя работа – выступать.

Будущая невеста застенчиво сидит на полу, глядя на танец. Она завернута в накрахмаленное желтое сари и ест очищенный огурец, посыпанный розовой солью.

Когда я устаю танцевать и пот стекает по спине, я наклоняюсь, беру невесту за подбородок и говорю: «Бог да хранит эту красавицу в рисе и золоте».

Наконец мать невесты – она стоит в дверях – видит, как я любуюсь девушкой и жалуется: «Девочка стала такая смуглая! Вы ей скажите, пожалуйста, она всегда на своем велосипеде по самому солнцепеку разъезжает, ни зонтика, ничего».

Я смотрю на невесту искоса и говорю:

– Зачем, дитя мое? Немедленно намажь лицо йогуртом с лимонным соком! Посмотри на меня, смуглую и некрасивую. Как ты думаешь, меня кто-нибудь хочет взять в жены?

– Вот именно! – подхватывает мать невесты. – Ты слушаешь? Слушай, что она