Наколдую любовь... (СИ) - Константа Яна

Куда – она не знала. Они много где гуляли обычно: и по полю побродить любили, в траве поваляться, и за дикой малиной в лес лазили, и на речке плавали, устраивая догонялки на воде, – казалось, все уголки уже облазили! А вот нет. Сегодня вел Марек свою «малую» в какое-то новое место, но молчал при этом как партизан на допросе – на все вопросы отвечал загадочной улыбкой и стремительным, как ураган, поцелуем. В щечку.

Ну и ладно! Не хочет говорить – не надо. В конце концов, какая разница? Главное, что вместе, а так – хоть на край земли. А вот, кстати, и край показался – вышли они вскоре к берегу реки. Марек выпустил Яринку, всучил ей свой легенький рюкзак, закатал штанины до колен, разулся и полез в воду – к зарослям камыша. А через пару минут, спугнув копошащихся там диких уток, вытолкал к берегу старенькую деревянную лодку – местного старосты, деда Митяя.

- Марек?! – ахнула Яринка.

- Да не бойся, я с дедом Митяем договорился!

Да не этого она боится. Просто Яринка растерялась: она ж на лодке ни разу не каталась, а страшно – качается ж! Марек тем временем забрал у нее свой рюкзак – достал из него покрывало и расстелил на одной из скамеек. Для Ярины.

- Давай руку, - протянул он ей ладонь, когда все к отплытию было готово.

Но Ярина растерянно смотрела то на руку его, то на лодку. И залезать в качающуюся посудину не решалась. Тогда Марек подошел, подхватил ее под попу – Ярина только ахнуть успела, вмиг вцепившись в крепкие его плечи, – и перетащил в лодку; оттолкнул посудину от берега и запрыгнул следом.

- Малая, только не говори, что боишься! – рассмеялся он, налегая на весла.

Солнечными бликами заискрилась за бортом прозрачная, чистейшая речушка – настолько чистая, что труда не составило разглядеть и косяки туда-сюда снующих серебристых рыбок, и камешки на дне, и песочек. Яринкин испуг быстро отступил, растворившись в мерных всплесках воды; хоть и цеплялась она еще мертвой хваткой в бортики лодки, но уже не боялась, доверившись уверенному своему капитану. А вот волнение от того, что ждет их впереди, нарастало – сказывались напряженность Марека и нечто неуловимое, повисшее в наэлектризованном воздухе.

Ярина сидела напротив Марека, на деревянной скамье, заботливо укрытой покрывалом во избежание неприятных заноз, и смотрела, как парень мастерски управляется с веслами. Сильный и очень красивый – как красивы те, кого мы любим. Она невольно залюбовалась им, а тут еще и жаркое августовское солнце услужило: оно беспощадно палило, и Марек, не выдержав, расстегнул рубашку…

Просто жарко – никакой подоплеки. Но внутри Яринки от его невинного жеста все затрепетало и возмутилось, пробежав по позвоночнику волнительной дрожью. Боясь выдать себя, Ярина стыдливо опустила глаза, но не выдержала, и уже через пару секунд взгляд ее вновь вернулся к расстегнутой рубашке и крепкому загорелому телу под ней. Он украдкой проскользил по смуглой коже, покрытой испариной, по темным соскам, по животу и дорожке волос, убегающих под контрастно белые, закатанные до колен штаны. Так хотелось прикоснуться, так хотелось вновь оказаться в объятиях этого парня и спрятаться на его груди от этого неловкого, волнительного молчания… Ну что за мысли, а? Как будто бы не обнимал ее Марек еще несколько минут назад! Только все равно хотелось. Очень хотелось.

Осознав, что до неприличия плотоядно пялится на парня, Ярина отвернулась и стала разглядывать воду. Казалось бы, уж столько раз она видела Марека практически раздетым – и загорали ж вместе, и купались, – а все никак не привыкнет и до сих пор отводит взгляд, борясь с порочным притяжением в такие минуты. Боялась она этой тяги, боялась, что Марек сочтет ее легкомысленной. И снова эта его загадочная молчаливая улыбка… Дразнит он ее, что ли? Смеется над ней?

Но он не дразнил и не смеялся – он любовался ею. Вспыхнувшим румянцем на ее щеках и стыдливо опущенными глазками. Смешная она у него – он всего лишь рубашку расстегнул, а она покраснела, будто догола разделся. Она была настолько чиста, невинна, непорочна, что Марек невольно позавидовал самому себе – ведь только ему принадлежит эта девочка, только ему позволено каждый день любоваться солнцем в рыжих прядках ее волос, целовать и их, и глаза эти – бесхитростные, восторженные и по-детски любопытные; и розовые губы эти – сладкие, как дикая малина. Взгляд то и дело скользил по прижатым друг к дружке коленкам, поднимался выше и останавливался на маленьких пуговичках на лифе тонкого светлого платья – представлял Марек, как однажды осмелеет и расстегнет их, как снимет это платье, как зацелует «малую» всю, без остатка, и своею сделает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Впрочем, нет, если сегодня все хорошо сложится, то снимет он с нее совсем не это платье.

Извилистая речка огибала изрезанные берега, петляла вокруг притаившихся в лесной глуши Хомячинок и раскрывала взору живописнейшие места: обрывы и поляны, густо усыпанные васильками и цикорием, леса, огромные плакучие ивы, склонившиеся над водой, и, изредка, дикие песчаные пляжи. До места, куда плыли Марек с Яриной, пешком идти пришлось бы километра три через лес – собственно, раз в год, как раз в августе, местные так и делали. И скоро сделают снова, если будет, конечно, для этого повод. А вот чтобы он был, Марек и вез туда свою «малую».

После очередного поворота он стал грести к берегу. Яринка, не скрывая любопытства, огляделась: там была поляна, но… это была не обычная поляна. Для жителей Хомячинок это место имело особый смысл: именно здесь, на этой поляне, раз в год, в августе, проводился брачный обряд. На самом берегу стояли чуть выше человеческого роста деревянные столбы явно рукотворного происхождения, и девушка знала, это каркас шатра, в котором обряд завершался…

Сердечко забилось быстро-быстро, стоило вспомнить, что творилось здесь пару лет назад в теплую, даже жаркую, августовскую ночь. Яринка невольно прикусила губу, вспоминая, что происходило в этом самом шатре, будто украденном из сказки, – укутанный тонкой белоснежной тканью, украшенный розами, он в свете пламени огромного костра являл такие картины, что Яринке от одних только воспоминаний дышать стало трудно.

- Ты уже была здесь?! – удивился Марек.

- Один раз – два года назад.

- Неужели тебя отпустили?

Ну как сказать… Яринка слышала про этот обряд еще давно, будучи ребенком, и очень хотела хоть разок, хоть одним глазиком посмотреть на местную диковинку. Родители, узнав об этом, конечно, оказались категорически против – расшумелись, назвали обряд языческим развратом. Но любопытно ж – жуть как! Сестре любимой девушка все уши прожужжала, и когда Ярине исполнилось шестнадцать, вместе с Агнешкой они тайком все же прибежали сюда – смотрели издалека, но увидели достаточно.

- Будешь теперь считать меня распущенной?

- Почему? – улыбнулся Марек, помогая Яринке выбраться из лодки. – Ты уже взрослая девочка. Хотя, если честно, я не думал, что ты осмелишься прийти сюда без меня.

- Когда-то я просила тебя взять меня с собой…

- Ага, в тринадцать лет… Прости, малая, но тебе тут явно не место было.

- А теперь?

Ярина спрыгнула на берег и резко обернулась. Солнце слепило ей глаза, и она щурилась, прикрывая их ладонью, но, все еще смущаясь, улыбалась, глядя на вплотную стоящего к ней парня. Но улыбалась она недолго – ровно до тех пор, пока его ладонь не убрала ее руку. Марек осторожно прошелся по рыжим прядкам и коснулся затылка, лишая любимую возможности отвернуться.

- А теперь… Ярин…

Внимательный взгляд устремился на девушку. В глазах ее, распахнутых, доверчивых, увидел Марек и нежную робость, трогательное смущение, и горячее, безудержное любопытство, готовность последовать за ним куда угодно. Непостижимым образом уживались в ней противоречия: Ярина явно пугалась происходящего – и самого места этого, «для взрослых», и того, что они оказались сегодня здесь вдвоем; чувствовала она, что детство остается позади, что стоят они на пороге нового, неизведанного, совсем взрослого мира, но вместе с тем горели в ее глазах бесстрашные озорные огоньки, вскормленные безграничным доверием к человеку, чьи ладони сейчас гладят ее волосы и нервно очерчивают овал раскрасневшегося личика, чей взгляд скользит от глаз ее к приоткрытым от волнения губам и выдает далеко не самые целомудренные желания. Марек примолк ненадолго, собираясь с мыслями, занервничал, а потом выпалил как на духу: