Мир за рекой. Русская готика - Марина Струкова

Другой собеседник добавил: - В милицию позвонили, Руслана забрали. Ни хрена они ему ни сделают. Его отец следом поехал. Денег даст, отмажет от тюрьмы. Полюбуемся ещё, как мимо на "джипах" будут разъезжать, деревенским дуракам в морды плевать.

Света давно знала, что в их район летом приезжают отдыхать бандиты из питерской группировки, у которых здесь родственники. - Что же это творится? - Рыженький парнишка стукнул кулаком по порогу, на котором сидел, выругавшись, вырвал зубами занозу из руки. - Может, соберёмся, ружья возьмём?.. - Иван, с ума не сходи! - прикрикнул усатый. - Батя, терпеть будем?! - А что ты сделаешь? - Усатый отвернулся, словно сосредоточенно разглядывал машину, стоявшую на дороге. - А может Ванюха дело говорит? - Сказал парень с копной светлых кудрей.

- Хоть пугнём бандитов, совсем распоясались. - Нерешительно поддержал худой отарщик. - У меня "Сайга" незарегистрированная, отберут менты. - Блять! - Не выдержал кудрявый. - Да разве речь об этом? Пусть потом отбирают, дело-то уже сделаем. - У меня обрез валяется. На всякий случай. - Буркнул худой пожилой. - Беру от волков, когда овец пасём в степи. Так спокойней. - Поедешь с нами? - Спросил Иван. - Как-то оно... Ненадёжно. Сядем ведь, мужики. - Не мужики, а казаки, - запальчиво крикнул рыжий. - Помните, Владимир ругался, когда нас по ящику ряжеными называли, казаков. Неужели мы вправду чёрт знает что?! - Молод ещё учить. Здесь и было две станицы на район, да и то при царе Горохе. - Значит, правда только в бирюльки играем, а на деле шкурники, трусы. Погоны нацепили, шашки сувенирные оптом закупили, мать вашу! - Ты словами не бросайся. - Да встряхнитесь же! Как дальше жить, если позволим себя с грязью смешать? И память Володькину. Вы говорите, зря он за Таньку в драку полез, да разве в Таньке дело, дело в нас - на своей земле ничего не значим, пришла бандитская орда, - хочет, наших девок имеет, хочет, наши пашни за гроши скупает, хочет, нас режет! А мы как бараны! О Володьке помнить будут знаете как? - Он герой! А мы - дерьмо! - Они думают, что нагнули нас гады! Ванька, мы вдвоём поедем. А вы сидите, самогон жрите! Много на поминки нагнали?..

Бабушка была где-то в доме, в глубине комнат с зашторенными окнами, где пахло воском свечей и лекарствами, рядом с матерью убитого. Света боялась беспокоить её, бродила по широкому заасфальтированному двору. В сарае хрустел сеном конь, мотоцикл стоял, и под ним лежали на клочке толи гаечные ключи. В тени сарая на куче песка растянулась огромная тёмная овчарка. Света хотела подойти, погладить, но кто-то придержал за запястье: - Осторожней, укусит. Она оглянулась. Рядом стоял парень с золотистыми волосами, когда-то заставший её за рисованием. - Он только если не трогать, спокойный. Верный - волк наполовину, только хозяину доверял, не лает, молча бросается... Верный, положив морду на вытянутые лапы, дремал. - Ты надолго приехала? - Может быть, на месяц... - Ясненько. - И он ушёл. А зачем спрашивал?

Солнце поднялось выше, теплые резкие порывы ветра несли тонкую пыль от дороги. Народ собрался у дома Рудаковых, ожидая выноса.

Из ворот гроб выносили на плечах четверо мужчин, кто в казачьей форме, кто в камуфляже, одинаковой была лишь нашивка эмблемы на рукаве. Хрипло вскрикивала рыданьями мать Рудакова, её вели под руки бабушка Светы и сестры Веры. Рядом с ними держалась сама Вера, тоненькая, высокая, в чёрном как будто старушечьем платье, с черным кружевным шарфом, завязанным под узлом золотистых искрящихся на солнце волос. Её простое милое лицо было густо напудрено, опухшие глаза устало опустила вниз. Плакали женщины. Тут же был священник - высокий плотный с широкой седоватой бородой, глядел сурово и скорбно. Пел хор - несколько молодых и пожилых женщин. - Матушка наша - хороший регент, - даже сейчас в толпе шепотком переговаривались, обсуждая происходящее, не от черствости душевной, а от той откровенной деревенской простоты, когда незлобиво могут и своего осудить, и чужого похвалить, и так прямо, что посторонний сочтёт за отсутствие такта.

Гроб, обитый темно-синей тканью, поднятый на крепких плечах казаков, под печальное пение плывущий в синеве, словно лодка, напоминал о том, что иной мир в легендах - за рекой. А река широка - переправы нет... Шли мимо палисадников, где стояли односельчане с сосредоточенно-печальными лицами. Шли мимо школы, где когда-то учился Рудаков, здесь на минуту шествие приостановилось, словно для того, чтобы душа покойного, сейчас ещё незримо присутствующая среди близких, попрощалась с родными местами. На пороге одноэтажного здания под клёнами столпились мальчишки и девчонки. Шли мимо сельсовета, где стояли несколько комбайнов, и среди машин был, наверное, и комбайн Владимира Рудакова, который он в августе мог бы вести по волнистой ржи. Вот открылось в кудрявой сирени на лугу, пёстром от ромашек и шалфея, кладбище. Слева и справа от него горело золото подсолнухов. Кладбище было совсем непохоже городское. Ярко-голубые кресты в оградах с розовыми и белыми садовыми ромашками, посыпанные белым речным песком тропинки, всё пёстрое и яркое. Остановились у могилы. Здесь Света ещё раз заметила парнишку с ёжиком короткой стрижки, с пухлыми девичьими губами и чуть раскосыми как у лисёнка зелёными глазами под длинными ресницами. Такой разрез глаз сразу располагал Светино сердечко к человеку - напоминал Сашины скифские глаза.

На кладбище гроб поставили. Священник кадил, и бледный дым плыл загогулинами в недвижном воздухе над высокой травой, налитой горячим соком, над бледным лицом покойного и ворохом влажной глины на краю могилы, рассеивался в воздухе. Вера, рухнув перед гробом на колени, припала лицом к сложенным на груди рукам атамана и глухо рыдала. И Света почувствовала, заливаясь слезами, что она сейчас оплакивает Сашу, которого она не могла бы так оплакать, не посмела бы. И в её белых горячих руках сжаты холодные смуглые руки Саши. И медленно развивается узел её золотистых волос и с головы скользит в шелковую траву чёрное кружево. И перед её глазами опрокидывается чаша небес, когда она падает на землю. И к ней через толпу пробирается медсестричка. Что-то говорил кошевой атаман Северо-Хоперского округа.

Света окаменела, заледенела, мороз по коже, она передернула плечами. Женщины рыдали, многие мужчины вытирали слёзы. Летний полдень был раскалён отчаяньем. Всхлипывающая бабушка повернулась к Свете и запоздало покаялась: - Может, зря взяла тебя? Пойдём! - И потянула за руку. Но Света выдернула руку, это Сашу она сейчас хоронила.

Она ощущала плотность раскаленного воздуха, дрожащего от пара, когда последняя влага выжималась мощными потоками лучей из тверди. В воздухе сгустилась тяжелая субстанция боли. Яркий аромат травы и сирени были как верхний слой воды, под которым таился другой - тёмный, придонный, таящий чудовищ тоски и отчаянья. Она подняла глаза - над кладбищем, высоко в синей бездне, медленно покачивая крыльями, плыла на теплой волне медленного ветра птица. Беркут? Она испытала ощущение облегчение, озарения. Боль медленно рассеивалась, растворялась от клубов ладана. И печаль кладбище медленно претворялась в терпеливое ожидание новой жизни - мига, когда земля покорно разомкнет объятия, распадутся трухлявые набухшие доски, и открывшиеся сияющие глаза увидят солнечное небо, где парит бог-беркут.

Потом бросали глину в могилу. Когда в шесть лопат закопали, установили высокий деревянный крест, светлый, с каплями смолы. Люди помаленьку стали расходиться. Тут откуда-то появился Верный, подошел к могиле, понюхал землю и лёг на холмик, глядя на людей желтыми глазами. - Тю, пошёл, чёрт! - Прикрикнул кто-то из мужчин. - Не троньте, пускай... - Вяло махнула рукой Вера. Верный лежал на холодной земле, навострив уши, глядел вслед. Плелись назад по пыльной дороге, бабушка с женщинами что-то обсуждала. А Света вспоминала обрывки молитвы, где было предвосхищение другого будущего, иного света. Рай мерцал где-то вблизи, может быть, за соседней рекой. И туда можно пройти, навестить пращуров, которые живут почти так же, как при жизни, только безмятежно, тихая радость озаряет поля среди облаков. А когда наступает война, пращуры приходят на помощь небесной ратью. И показалось, что уже нашла дверь туда.

Все вернулись к Рудаковым, где мыли полы, накрывали стол. Света могла бы отправиться домой. Но сейчас ей хотелось побыть среди людей. Там за столом пели хором песню о чёрном вороне. - Они поют! - Удивилась Света. - Язычники, - осудила бабушка. - После похорон концерт устроили! - Сергеевна, не ругай нас. Это Володькина любимая песня. - Пояснил один из мужчин, стоявший у стола со стаканом в одной руке и большим румяным яблоком в другой. Они направились к дому, и тут Света едва не упала, споткнувшись от неожиданности, когда бабушка поинтересовалась: - Как там Сашенька? "Не смей говорить, что брата убили. У бабушки сердце больное, он ей не внук, но всё равно плакать будет" - предупредила Регина, провожая Свету на вокзале. И Света солгала: - Всё нормально. Работает. - Слава Богу. А то приснился мне как-то темный, невеселый. Говорит: "Вынеси попить, устал я". Подала ему корец с водой и проснулась. Света бросила взгляд на вёдра, стоявшие на лавке, в одном белел корец - так баба Лёля называла эмалированный ковшик. Душа, вырвавшись из сгоравшего тела, появилась здесь, чтобы утолить смертную жажду. - Не ко мне пришёл, - упрекнула Света Сашу. Он был для неё настолько жив, что порой, мысленно ведя бесконечный диалог, на что-то обижалась или благодарила. Она подошла к колодцу. Замшелый сруб, ржавая цепь ворота. Его выкопали давно, лет пятьдесят назад, когда бабушка и дедушка только приехали в это село, построили дом. Она вынула тяжелое ведро из дышащей холодом глубины, поставила на край. Зачерпнула ковшиком. У воды был яркий грозовой запах свежести, рожденный отражённой в глубинном зеркале безупречной лазурью. Со дна к небу, пульсируя, как жгучая молодая кровь, вскипали кристальные родники. Она поднесла к губам ковш и сделала глоток, вкусив сладость талого апрельского снега, медовые июньские росы и бешеные ливни августа, которые собрала щедрая равнина, чтобы вернуть ключам, рекам и тучам...