Шопинг с Санта Клаусом - Елена Логунова

– Я выйду, свежим воздухом подышу! – сказала я Саше, с третьей попытки (рука упрямо хватала воздух) сдернув с соседнего стула свою сумку. – Ты сиди, сиди!

Возвращаться я не собиралась, но и прощаться с Александром не хотелось: я боялась собственной разговорчивости. Очень велик был соблазн сказать или спросить что-нибудь ненужное.

«Уйти из немецкого ресторана по-английски – эт-то оригинально!» – нарочито весело хмыкнул мой внутренний голос.

Глоток свежего воздуха не смог нейтрализовать значительное количество поглощенного мною алкоголя. Я старательно разминулась с декоративным заборчиком, отгораживающим пустой летний дворик ресторана от вымощенного брусчаткой тротуара, и пошла прочь, не выбирая дороги.

Еще полчаса назад у меня имелись совсем другие планы: я была шумной, деятельной, энергичной и даже собиралась позвонить Паше Коху, чтобы подбить его на поход в какой-нибудь ночной клуб, чтобы избавиться от тоскливого чувства, воцарившегося в моей мятежной душе в ходе встречи с Александром: требовалась хорошая встряска. Идеально было бы рухнуть в объятия любимого и любящего мужа, но за неимением такового в пределах досягаемости оставалось либо пошло выплакаться, либо пропотеть на дансинге. Второй вариант мне нравился гораздо больше, но уже на улице я обнаружила, что к моему моральному упадку приплюсовался физический, и поняла, что в таком состоянии клубная жизнь будет равнозначна моей смерти. Пришлось ограничить заместительную терапию пешеходной прогулкой.

Берлина я не знала совсем, но в прошлый наш приезд он показался мне достаточно типичным европейским городом. Беглая экскурсия, между делом организованная для нас с Вадиком Пашей Кохом, запомнилась мне главным образом большим количеством авангардных скульптур, сомнительно украшающих улицы и площади. Мне не удалось постичь сакральный смысл огромной черной дуги, похожей на часть гигантского колеса, массивных гранитных «карандашей», соединенных остриями, и бесконечной желтой спирали, неприятно напоминающей великанский пищевод, скрученный мучительным спазмом. Однако я оценила изобретательность берлинцев, которые нашли дешевый и сердитый способ обновить лицо своего города не хирургическим путем, а средствами малой пластики.

Особенно понравились мне берлинские декоративные медведи. Ярко раскрашенные двухметровые фигуры этих животных, расставленные по городу немногим реже, чем фонарные столбы, радовали глаз и будили теплые чувства. Помнится, Паша Кох говорил, что симпатичных мишек в Берлине около полутора сотен, и я в моем нынешнем настроении охотно посмотрела бы на каждого из них: созерцание умильно улыбающихся топтыгиных могло удержать меня от падения в бездну уныния.

«Кстати, на входе в твой отель тоже стоит скульптурный мишка, – напомнил внутренний голос. – Красненький такой, с плакатом в лапах».

Я кивнула, потому что тоже запомнила мишку у гостиницы. В отличие от других берлинских медведей, он был раскрашен незатейливо и одновременно агрессивно: настоящий пролетарский медведь, с ног до головы в кумаче. А на плакате, который Красный Медведь держал в поднятых над головой лапах, было начертано название отеля: «Берлин». Я ощутила признательность переводчице Ксении за выбор гостиницы. Ее незабываемое название и одна-единственная машина такси могли помочь мне справиться с приступом топографического идиотизма.

Его неизбежность я особенно остро почувствовала, когда прильнула к пестрой груди медведя-клоуна и проникновенно спросила его:

– Мишка, мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня?

Улыбка у данного мишки была не столько задорная, сколько кривая: краску на его скульптурной морде не мешало бы подновить. Я широко, с размахом, нарисовала топтыгину пламенные уста своей собственной губной помадой, хлопнула символического зверя по крутому плечу и сказала:

– Самая нелепая ошибка, мишка, то, что ты уходишь от меня!

Покидал меня в этот момент не только неблагодарный медведь – земная твердь тоже норовила уйти из-под ног. Я огляделась, и окружающая местность показалась мне не более родной и знакомой, чем глухая лесная чаща. Улица, пестрящая новогодними огнями и разноцветным неоном вывесок, в отсутствие на ней людей выглядела неуютно. Мне почудилось, что за афишной тумбой кто-то прячется. Я отклеилась от придурковато улыбающегося мишки и по возможности быстро пошла в сторону ближайшего перекрестка.

Определенно, позади меня слышались чьи-то шаги! К сожалению, с равновесием у меня становилось все хуже, поэтому обернуться так быстро, чтобы успеть заметить прячущегося преследователя, мне никак не удавалось.

«Пора переводить борьбу с заблуждениями из плоскости абстрактной морали в реальность мегаполиса! – заволновался мой внутренний голос. – Ты заблудилась и душой, и телом, и это уже не забавно! Зови такси!»

Я сделала несколько неуверенных шагов к краю тротуара, оступилась, покачнулась, явственно услышала за спиной быстрые шаги, слишком резко обернулась – и разноцветная берлинская улица со всеми ее новогодними огнями, светофорами и неоновыми вывесками размазалась в пеструю ленту, плотно залепившую мне глаза.

18

– Ах, Аксель, как же ты жесток! – укорила фрау Кицель супруга, едва он достал из-под полы теплой куртки пластмассовый диск.

Ярко-красный, похожий на одноразовую тарелку, этот предмет был не самым подходящим аксессуаром для солидного пожилого господина: с пластмассовой тарелкой в руках херр Кицель в своем безусловно приличном наряде цвета сухого асфальта и плюшевой кепке с опущенными ушами имел печальный вид голодающего побирушки, кротко ожидающего благотворительного супа. Это зрелище разбивало любящей фрау Марте сердце, однако в жестокости она упрекала супруга по другой причине.

– Пожалуйста, Аксель, не надо снова мучить Би! – попросила она, с материнской нежностью посмотрев на собачку, увлеченно обнюхивающую блеклую зимнюю травку в квадратной рамке каменного бордюра.

К этому маленькому участку плодородной берлинской почвы у Би было особое отношение. Зная об этом, фрау Китцель держала наготове полиэтиленовый кулечек и одноразовую перчатку для своевременного удаления материального выражения привязанности своего питомца к этому клочку немецкой земли.

– Я подожду, – согласился херр Китцель, оценив увлеченность Би, но диск не спрятал. – Давай, Бисмарк, делай свои дела!

Фрау Марта вздохнула. Ей не нравилось стремление супруга воспитывать йоркширского терьера как немецкую овчарку. И грозное имя Бисмарк ей не очень нравилось: милое Би подходило похожей на хризантему собачке гораздо больше. Однако Аксель Кицель был стариком с характером, и спорить с ним фрау Марта не рисковала. Она давно уже определилась с тактикой нераздражающего воздействия на супруга и научилась ждать. С капризами и заскоками Акселя вполне успешно боролся его же склероз.

Впрочем, активную игру с диском херр Аксель затевал уже не в первый раз.

– Бисмарк! Лови! – крикнул он, помахав тарелкой, как канатоходец – веером.

Фрау Марта отметила, что момент для начала игры ее супруг выбрал безошибочно: песик как раз справился со своими делами и сделался особенно подвижным и жизнерадостным. Херр Аксель тоже разрезвился. Фрау Марта, по опыту предыдущих геймов знающая, как плохо сказываются на меткости ее супруга близорукость и болезнь Паркинсона, предусмотрительно спряталась за дерево.

Красная тарелка на бреющем полете прошла над асфальтом и врезалась в гранитный парапет набережной. Бисмарк прокомментировал неудачный опыт дискометания укоризненным лаем.

Фрау Марта пропустила эту сцену, засмотревшись на одинокого прохожего, который приблизился к особой зеленой урне, едва хозяйка Бисмарка от нее отошла. В происходящем было одно несоответствие: спецмусорка с изображением испражняющейся собачки предназначалась для кулечков с естественными животными отправлениями, а одинокий темноволосый прохожий был тотально одинок – без четвероногого друга. Доверяй фрау Марта своим немолодым глазам на все сто процентов, она могла бы поклясться, что странный тип не положил в урну пакетик, а достал таковой из нее!

Фрау Марта проводила ненормального брюнета удивленным взглядом и подумала, что это, наверное, китаец. Умудренная опытом пожилая дама знала, что в старину в Поднебесной, где качественное органическое удобрение было в большой цене, считалось хорошим тоном испражняться на соседском огороде. По всей видимости, у этого бедного человека в Берлине имелся свой земельный надел, но не было добрых соседей.

– Точно, он китаец, – сказала себе фрау Марта, оценив невозмутимость в стиле дао, проявленную брюнетом при заборе из урны собачьих экскрементов.

Выходцев из КНР в Германии было немало, многие из них пытались и на новой родине хранить старинные народные обычаи. К числу последних, очевидно, принадлежало и трепетное отношение к отходам животной жизнедеятельности.