Неоконченный портрет - Агата Кристи

Селия твердила еле слышно.

— Мамочка, скоро это будет — скоро?

— Что скоро, лапочка?

Селия выдохнула:

— Море.

— Мне кажется, ей хочется жить у моря и играть в песочек, — сказала кузина Лотти.

Селия не отозвалась. Что тут ответишь? Когда покажется море, значит, и дом близко.

Поезд влетел в туннель и вылетел из него. Ах, вот и оно, с левой стороны, темно-синее, пенистое. Они мчались вдоль берега, ныряя в туннели и выныривая на свет. Море, синее-синее, так слепит глаза, что они сами по себе зажмуриваются.

Потом поезд изогнулся и помчался вдоль от моря. Теперь уже совсем скоро они будут дома!

2.

Опять что-то с размерами! Дом такой громадный! Просто громадный! Большущие комнаты, и мебели в них почти совсем нет — или Селии так кажется после домика в Уимблдоне. Она до того разволновалась, что просто не знала, с чего начать…

Сад — да, первым делом — в сад. Она как безумная понеслась по дорожке, круто спускавшейся вниз. Вон — бук, странно — о буке она никогда не вспоминала. А без него дом невозможно себе представить. А вон и беседка со скамейкой, упрятанная в вечнозеленых кустах калины, — ой, да она почти совсем заросла. Теперь бегом наверх — в лес, может, колокольчики распустились. Но колокольчиков не было. Наверное, уже отцвели. Вон — дерево, у которого одна из веток — как вилы, на ней Королева скрывалась от врагов. О-о-о-о-о, а вон и маленький беленький мальчик.

Маленький беленький мальчик стоял в лесной беседке. Три ступеньки вели к нему. На голове он держал каменную корзину, и в корзину эту надо было положить что-нибудь и загадать желание.

У девочки был выработан самый настоящий ритуал. Делала она так. Выходишь из дома и пересекаешь лужайку, которая была бурной рекой. Потом привязываешь своего водяного коня к кусту роз, что изогнулся аркой, берешь то, что будешь жертвовать, и величественно шествуешь по дорожке в лес. Кладешь пожертвование, загадываешь желание, делаешь реверанс и, пятясь, уходишь. И желание твое исполняется. Только не надо загадывать больше одного желания в неделю. У Селии желание было всегда одно и то же — внушенное няней. На чем бы она ни загадывала — на куриных косточках, на мальчике в лесу, на пегой лошадке, — она всегда желала быть хорошей! Няня считала, что просить вещи — плохо. Господь пошлет тебе все необходимое, и так как Господь проявлял в этом великую щедрость (через бабушку, мамочку и папочку), Селия обращалась к нему только с одной благочестивой просьбой.

Сейчас ей подумалось: «Я должна, просто обязательно должна отнести ему пожертвование». Она сделает это так, как делала прежде: переберется через реку-лужайку на коне, привяжет его к розовому кусту, дальше — вверх по тропинке, опустит в корзину пожертвование — два взлохмаченных одуванчика — и загадает…

Но — увы няня! — от того благочестивого желания, которое она всегда загадывала, Селия отошла.

— Хочу всегда быть счастливой! — пожелала Селия.

И помчалась в огород… ой, а вот и Румбольт — садовник, очень угрюмый и сердитый.

— Здравствуй, Румбольт, вот я и дома.

— Вижу, мисс. И попрошу не топтать молодой салат.

Селия отошла в сторонку.

— А нет ли крыжовника, Румбольт?

— Кончился уже. В этом году плохо уродился. Может, пара ягод малины и найдется…

— О… — И Селия ускакала.

— Только все не ешь, — кричал ей Румбольт вслед, — мне нужно миску набрать на сладкое.

Селия продиралась в малиннике, уплетая ягоды за обе щеки. Ягодка или две! Да тут их видимо-невидимо!

Наевшись до отвала, Селия выбралась из малинника. Теперь надо побывать в тайном убежище возле ограды, откуда видна дорога. Трудно было теперь найти вход в убежище, но, наконец, нашла…

Теперь — на кухню, к Раунси. Раунси, безупречно чистенькая и еще больше растолстевшая, ритмично, как всегда, движет челюстями. Милая, милая Раунси — улыбается, растягивая рот до ушей и издавая такой знакомый мягкий гортанный смешок…

— Вот те-на, мисс Селия, ну и выросли же вы.

— А что это ты ешь, Раунси?

— Пеку вот печенье к чаю прислуге.

— А мне кусочек, Раунси?

— Аппетит-то портить.

В общем-то это не отказ! Еще говоря это, Раунси уже направляется к духовке. Открывает дверцу.

— Как раз готовы. Но осторожно, мисс Селия, очень горячо.

О, как хорошо быть опять дома! Оказаться опять в прохладе темных коридоров и там, в окне на лестнице, увидеть зеленый свет бука.

Мать, выходя из спальни, увидела, что Селия стоит, замерев от восторга на верхней ступеньке лестницы, крепко прижав руки к животу.

— Что случилось, деточка? Почему ты держишься за живот?

— Бук, мамочка. Он такой красивый.

— Мне кажется, ты всё чувствуешь животиком, да, Селия?

— У меня там как-то странно болит. Не настоящая боль, мамочка, а приятная такая.

— Ты рада, значит, что опять дома?

— Ох, мамочка!

4.

— Румбольт стал мрачнее обычного, — сказал отец за завтраком.

— До чего же мне неприятен этот человек, — воскликнула Мириам. — Зачем мы только его взяли!

— Но ведь он, дорогая, отличный садовник. Лучше его у нас не было. Ты только вспомни, какие в прошлом году были у нас персики.

— Я знаю, знаю. Но брать я его не хотела.

Селия, наверное, еще никогда не слышала, чтобы мать так горячилась. Даже руки стиснула. Отец смотрел на нее снисходительно, примерно так, как смотрел на Селию.

— Я же тебе уступил, не правда ли? — сказал он добродушно. — Я от него отказался, хотя и были у него отличные рекомендации, и взял вместо него этого неотесанного лентяя Спинейкера.

— Странно все это, — говорит Мириам, — я его терпеть не могу, а потом, уезжая в По, мы сдаем дом, и мистер Роджерс пишет нам, что собирается уволить Спинейкера и взять на его место садовника с отличными рекомендациями, и мы возвращаемся домой и видим, что Румбольт у нас работает.

— Не могу понять, Мириам, почему ты его не переносишь. Он несколько мрачноват, но в общем-то очень при личный малый.

Мириам поежилась.

— Не знаю, в чем дело. Просто что-то не так.

И она уставилась прямо перед собой невидящим взглядом.

Вошла горничная.

— Миссис Румбольт, с вашего позволения, хотела бы переговорить с вами, сэр. Она там, у входа.

— Что ей надо? А, ну ладно, пойду узнаю.

Он бросил на стол салфетку и вышел. Селия уставилась на мать. Как смешно выглядела мамочка — как если бы она очень чего-то испугалась.

Вернулся отец.

— Румбольт не приходил вчера домой ночевать. Странное дело. Я думаю, они скандалили в последнее время.

Он повернулся к горничной, все еще стоявшей в комнате.

— Румбольт сегодня здесь?

— Я его не видела, сэр. Спрошу у миссис Раунсуэлл.

Отец снова вышел из комнаты. Вернулся минут через пять. Когда он вошел, Мириам вскрикнула, и даже Селия испугалась.

Вид у папочки был такой странный, такой странный — точно он сделался стариком. Казалось, ему не хватает воздуха.

Мать мгновенно вскочила во стула и бросилась к нему.

— Джон, Джон, что с тобой? Скажи мне. Садись сюда. Ты прямо в шоке.

Отец сделался какого-то странного синего цвета. Слова выходили у него изо рта с трудом.

— Висит… на конюшне… Я перерезал веревку… но уже… должно быть, он сделал это вчера…

— Такой шок — это вредно для тебя.

Мать вскочила и налила ему брэнди.

Запричитала:

— Я знала… я знала, было что-то…

Она опустилась на колени рядом с мужем, приложила бутылку ему к губам. Взглядом поймала Селию.

— Беги, родная, наверх, к Жанне. Ничего страшного. Папе нездоровится. — И понизив голос, зашептала ему: — Не надо ей этого знать. Такое всю жизнь может потом ребенка преследовать.

В полном недоумении Селия вышла из комнаты. На верхней площадке судачили Дорис и Сьюзен.

— Шашни, говорят, с ней водил, а жена прознала про это. В тихом омуте черти водятся.

— Ты видела его? Язык у него вывалился?

— Нет, хозяин запретил туда заходить. Как бы мне заполучить кусок той веревки — говорят, удача тогда привалит.

— У хозяина прямо шок случился, а с его-то слабым сердцем…

— Да, надо же, такая жуть.

— А что случилось? — спросила Селия.

— Садовник на конюшне повесился, — со смаком выложила Сьюзен.

— О, — сказала Селия, не слишком удивившись. — А кусок веревки тебе зачем?

— Если раздобыть кусок веревки, на которой человек повесился, на всю жизнь тебе удача будет.

— Точно-точно, — подтвердила Дорис.

— А-а, — опять протянула Селия.

Смерть Румбольта она восприняла всего лишь как одно из тех событий, что случаются каждый день. Румбольта она не любила: особенно ласковым он ведь никогда с ней не был.