Жаркая луна. Десятый круг ада - Мемпо Джардинелли

Она сказала, что, кажется, слышала странный шум и что ей не хочется вмешиваться, но если Грисельде нужна помощь, то… а вообще-то она лучше пойдет, так как довольно поздно. Треща языком все это, она беспрестанно поглядывала за спину Грисельды и, конечно же, увидела. Эта тупица увидела меня у спальни, и ее, надо полагать, весьма впечатлили пятна крови на моей сорочке, потому что она спросила:

— О, сеньор Ромеро, вы ранены?

Тем самым глупая баба подписала себе смертный приговор.

Она попыталась пройти в квартиру. Грисельда не препятствовала. Картина, которую Карменсита обнаружила в столовой, оказалась для нее слишком тяжелой. Для начала она хихикнула, возможно, посчитав, что это какая-то шутка: хи-хи, чета Антонутти с друзьями забавляются игрой в убийство, они даже перемазали друг друга и ковер томатным соком, хи-хи. Однако вскоре она сообразила, что дело не шуточное, и замерла, разинув рот, разинув его настолько широко, словно собралась издать боевой мавританский клич, нижняя челюсть отвалилась и придавила двойной подбородок. Карменсита принялась глотать воздух, копя силы для возвращения челюсти в исходное положение.

Грисельда, учтя вышеизложенные обстоятельства, решила, как и я: оставлять свидетельницу в живых нельзя.

А может быть, Грис уже было все равно, она без раздумий выхватила из камина металлический стержень (из нелепого камина, по поводу которого я не раз шутил, ибо мне претила склонность Антонио к «красивой» жизни. Подумать только — камин в Чако!) и, крепко зажав его в кулаке, пошла на толстушку Барриос, как римский легионер. Удар пришелся между лопаток. Одним тычком Грис завалила дуру, как бревно. До сих пор я ничего подобного не видел. Да и не думал никогда, что стержень (любой длины) способен легко пройти сквозь человеческое тело. Нынче я убедился: это возможно. Я открыл также, что Грисельда обладает чудовищной мощью и жестокостью, соразмерной моей.

— Браво, коллега, — только и вымолвил я, и сам не узнал своего голоса.

— Надо ее добить, — сказала Грисельда.

Женщина судорожно дергалась, лежа на ковре лицом вниз, кровь текла, как из свиньи на бойне. Грисельда взяла бразильский нож, которым я перерезал горло Антонио, и раскроила толстушке череп, что моментально умертвило ее. Дура обмякла, как надувная кукла из пластика. Нож засел в черепе.

— Это — безумие, — сообщила Грисельда. — Не могу поверить…

— Мы теперь два сапога пара, дорогая. Остается, глядя на трупы, принять по понюшке табаку, — ответил я по-прежнему чужим голосом.

Не знаю, как ей понравился мой новый тембр, взгляд ничего не говорил, но меня завораживали эти прекрасные, влажные, серые глаза.

— Не кажется ли тебе, дорогая, что пора сматываться, пока мы не перебили всех соседей? — поинтересовался я.

Так мы решили покинуть дом, не слишком беспокоясь, что на перепачканную кровью парочку обратят внимание. Грисельда попросила подождать ее минутку, прошла в спальню, уложила в чемодан одежду и выгребла содержимое из сейфа. Я в это время рассматривал гостиную с хладнокровием и деловитостью режиссера кинофильма «Колумб». Грис сунула мне револьвер и углубилась в портмоне мужа.

— Возможно, он нам потребуется, надеюсь, ты умеешь им пользоваться, — сказала она, пересчитывая деньги и укладывая в свой кошелек около двух тысяч песо. — Так ты умеешь стрелять или нет?

— После службы в армии не стрелял ни разу, но могу отличить заряженный револьвер от незаряженного. У этого барабан полон, и, кроме того, у него есть глушитель.

— Думаю, это «кольт» калибра тридцать восемь сотых дюйма, — сказала она. — Штучка Антонио. Не знаю, на кой хрен он его купил. Но какая ирония судьбы!

— В чем ирония?

— А то, что пользоваться им будешь ты, его убийца, — ответила она и закатилась хриплым, неприятным смехом, с которым я не был знаком до нынешнего вечера.

— Ну хорошо, пошли, поворачивайся.

Но едва мы направились к выходу, как вновь раздался звонок, и я опять замер от страха. Подобно человеку, попавшему в стоп-кадр, пришлось рассмеяться. Громко, будто от радости.

— Прямо безумие какое-то, я говорила, — отреагировала Грисельда и тоже засмеялась.

Теперь дверь распахнул я, широко улыбаясь, держа сумку в руке, а под сумкой пряча револьвер калибра тридцать восемь сотых дюйма.

Я увидел мальчишку из пиццерии «Катурро». Его мотороллер стоял у портика. Похоже, разносчик ошибся домом.

— Это номер… — успел он сказать, прежде чем замереть, уперевшись взглядом в мою окровавленную сорочку.

— Прости, дружок, — сказал я, действительно сожалея по поводу очередной бессмысленной смерти, возможно, самой бесполезной и глупой смерти в мире.

И нажал на спусковой крючок. Мальчик сперва удивленно посмотрел на меня, недоверчиво улыбнулся и шагнул назад, будто пуля задержалась в миллиметре от грудной клетки. Затем он совершил полный оборот вокруг собственной оси, подобно марионетке, которую дернули за шнурок, и упал навзничь, глаза у него остались открыты, словно он надеялся найти объяснение случившемуся на небесах.

— Давай занесем его в дом, ведь никто ничего не слышал, — предложила Грисельда, нагнулась, схватила мальчика за ноги и потянула через порог.

Тут я вспомнил, что выстрел на самом деле не произвел шума.

Мы втащили мальчика в прихожую. Я машинально сходил за мотороллером и, перешагнув через очередной труп, бросил его в коридоре, который вел в столовую. Мы потушили свет в квартире и вышли на улицу. Пока подруга запирала дверь, я сел в свою машину и завел двигатель. Присоединившись ко мне, Грисельда сказала, что взяла некоторые ювелирные украшения и паспорт на всякий случай.

Честно говоря, в этот момент меня вообще ничего не интересовало. Мной овладело ни с чем не сравнимое возбуждение, будто уровень адреналина превысил все мыслимые нормы, а напряжение зашкалило. Я вам еще не доложил, что с сорока лет страдаю гипертонией, отчего в критической ситуации у меня чертовски болит голова, подкатывает тошнота, начинается звон в ушах и, как ни странно, наступает эрекция. Не знаю, все это просто смешно, я чувствую себя отвратительно, а эта штука стоит, твердая, как бейсбольная бита. Подобное состояние, кажется, называется приапизмом и обычно бывает очень болезненным. Ну так вот, у меня в такой ситуации эрекция не вызывает боли, точнее, я ее не ощущаю, ибо думаю только о своем давлении и о страхе, который испытываю и который является чем-то вроде временного душевного расстройства, приводящего к инсульту.

Итак, ничто меня не интересовало. Именно поэтому я не стал задерживаться ни для того, чтобы спрятать трупы, ни для того, чтобы наделать других глупостей, это в кино убийца заметает следы настолько тщательно, что разоблачают его лишь по неизбежной оплошности. Нет, ни хрена меня полиция не пугала. Больше того, мне нравилось думать, что никто не усомнится в том, кто заварил всю эту кашу.

Зато Грис принесла в машину нож и кочергу.

— Пусть слегка потрудятся, — сказала она со смехом. — Пусть пошевелят мозгами, прежде чем принять окончательное решение.

— Для этих свиней, наверное, дело окажется слишком сложным, — поддержал я шутливый тон.

Мы тронулись спокойно, с нормальной скоростью, по направлению к моему дому.

Пекло ужасно, но мы предпочли ехать с открытыми окнами и кондиционером, включенным против правил на полную мощность. Нас не беспокоило то, что в барах, кафе и на тротуарах, как обычно, были люди. Народу в первый, а может быть, и в последний раз представилась возможность лицезреть нас вместе. Мы никогда нигде не показывались парочкой и знали, знали без сомнений: никакие сплетни о нас в городке не ходили. Нам доставлял особое наслаждение тот факт, что мы держали мир в неведении.

Посему я с удовольствием катил мимо «Кларка», мимо «Ла-Биелы», мимо «Нино» и прочих увеселительных заведений. Грисельда Антонутти с Альфредо Ромеро в машине последнего на глазах у почтенной публики. Пусть говорит, пусть распускает язык, пусть злословит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я остановился у подъезда, попросил Грисельду подождать меня в машине и пошел к себе. Расскажу вам кое-что о доме, потому что он моя гордость. Это старый домище, из тех, которые до сих пор называют «сардельками». Я купил его несколько лет тому назад по дешевке у шведов Лундгренов, когда их родители и почти все дети умерли, а последняя родственница, одинокая Мария Луисита, решила обосноваться в Кордове. Тяжелые времена, когда здесь кишмя кишели военные и партизаны, игравшие в войну, прошли. Сейчас многие норовят перекроить историю, а для меня все сошло не так плохо. В те годы я развелся с Кристиной, второй женой, и переехал жить в провинцию Мисьонес. Мне хотелось убраться подальше от бардака, творившегося в стране, и Посадас оказался достаточно спокойным городком, где вполне можно было преуспеть. Там я прожил семь лет, занимаясь торговлей недвижимостью. А когда Антонио с Грисельдой и девочками, тогда еще маленькими, заехал ко мне, направляясь к водопадам, и предложил стать компаньоном, я согласился. В Посадасе и по сей день имеется отделение нашей фирмы.