Последний Персидский поход - Дмитрий Старицкий

со слезами.

- Коленька! Я… Я люблю тебя! Я, как тебя увидела, сразу поняла, что ты пришел за мной… Я тебя таким и ждала… Ты – мой, мой, мой!

- Ты же впервые меня увидела сегодня, - попытался возразить Коля, лихорадочно соображая, что делать.

- Это неважно. Я знала, я всегда знала, что ты когда-нибудь придешь… И будешь именно таким: сильным и смелым… Дедушка старенький, и если с ним что… Я останусь совсем одна. Ты понимаешь? Одна! У меня больше никого нет на свете, кроме тебя… - слезы почти иссякли, и она говорила, точнее шептала, уже более складно, – Ты не подумай, я не такая… У меня еще никого не было… Я ждала тебя. Понимаешь, ТЕБЯ!

Кирпич уже не пытался оторвать ее руки от себя, инстинктивно, как и давеча, поглаживая по шелковистым волосам. Что происходит? Он все еще искал выход из положения.

- Мариночка, - ласково, но в то же время строго, зашептал он ей, не переставая гладить ее волосы, стараясь не прикасаться ни к чему другому, - Марина, ты же совсем не знаешь меня, откуда ты знаешь, какой я?

- Нет, я знаю, ты такой, каким я тебя представляла. Ты сильный, смелый… И добрый.

Интересно, подумал Кирпич, что бы сказали о его доброте подчиненные? Или те духи, которых он завалил во время боевых?

- Я не добрый, Марина, я очень и очень злой.

- Неправда, - она погладила его по щеке, - ты не можешь быть злым. Это ты ТАМ стал злым, но я тебя вылечу.

- Ты не понимаешь, что говоришь. Мы едва знакомы. Я старше тебя больше, чем на десять лет… - начал перечислять Кирпичников, но девушка его перебила.

- Ну и что? Главное – это то, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, правда? - Она подняла к нему заплаканное личико, терпеливо ожидая ответа, и он не смог солгать.

- Да, Марина, я люблю тебя…

- Тогда почему же ты…

- Погоди, не перебивай. Я люблю тебя, и мне очень хотелось бы быть с тобой. Но завтра мне нужно возвращаться туда. На войну. А на ней, говорят, стреляют, - процитировал Кирпич Александра Васильича Суворова.

Лучше бы уж он этого не говорил. Марина вновь разрыдалась, еще пуще.

Коля, не зная, что делать, снова принялся гладить ее по голове. Его здоровый мужской организм, похоже, начал решать эту проблему самостоятельно, заявляя о себе все сильнее и сильнее. Он попытался отстраниться, отодвинуться в сторону, но куда там…

Девушка вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг.

- Коленька, родной мой, хороший…Я очень люблю тебя…Я не могу без тебя, я тут… я пропаду, понимаешь?

- Почему? – спросил Кирпичников, все еще пытаясь отодвинуться, но двигаться было уже некуда.

- Потому! У меня же никого больше нет, кроме деда! Коленька, миленький… Возьми меня!

Он выставил последнюю линию обороны:

- А как же… Олег?

Последовала пауза, а потом Марина, вздохнув, серьезно сказала:

- Олега больше нет. И потом, я была совсем маленькой и ничего не понимала. А теперь у меня есть ты.

Говоря все это, она стягивала с него влажную футболку, и Кирпичников уже не мог сопротивляться. На его грудь и шею обрушился град неумелых, но очень жарких поцелуев. Дальнейшее он потом помнил плохо – что-то вроде помутнения рассудка. Вспышка, как при ядерном взрыве, нарастающий огненный шар внутри, слепящий глаза свет и испепеляющий жар…

***

Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

3 июля 1988 года.

Тишину раннего утра рвал изношенный движок БТРа, который насиловали изо всех сил – всем очень хотелось поскорее попасть домой. Насточертело болтаться в поле, пыль и грязь въелись в кожу, «песочка» задубела от пота и стояла колом, наваливалась усталость, физическая и душевная. Хотелось смыть все это, хоть на время забыть обо всем на свете в полумраке парилки, а после нырнуть в прохладные воды бассейна. А потом – сладкие сны на чистом белье, в нормальной постели, а не в недрах не успевающего остыть за ночь БТРа.

Встречал группу Петрович самолично. По его монументальной физиономии трудно было понять, в каком он настроении. Никитин не стал ломать голову, бодро спрыгнул с брони и объявил построение.

- Строиться!

Бойцы выполнили команду, несмотря на усталость, очень быстро, зная, что чем проворнее они это сделают, тем скорее для них все закончится, можно будет отправляться сдавать оружие и боеприпасы, а потом – баня, обед и отдых.

- Равняйсь! Смирно! – я приложил правую руку к козырьку и строевым шагом направился к Петровичу. – Товарищ майор! Группа…

- Вольно! – не стал дослушивать его комбат, – Старшина, ведите людей сдавать оружие, броню – в парк, дальше все по распорядку, как обычно.

За спиной Никитина Гуляев начал распоряжаться, а Никитин переминался с ноги на ногу перед комбатом,