Полночь в саду добра и зла - Джон Берендт

В одиннадцать часов в вестибюле наконец показались две белые, безупречной формы, ноги, поддерживавшие нечто невообразимое из розовых перьев марабу, увенчанное пестрой шляпой с широкими полями, отбрасывавшими густую тень на лицо Сирены, что, впрочем, не мешало разглядеть на нем свидетельства былой красоты. Она улыбалась, открывая ряд ровных белых зубов, выделявшихся на фоне ярко-алых полных губ.

– Я просто в от-чая-нии от того, что пришлось заставить вас так долго ждать, – кокетливо растягивая слова, промурлыкала Сирена. – Я очень надеюсь, что вы от всей души простите меня, но я, к великому сожалению, совершенно не выспалась. Эти ужасные дети с той стороны площади бросили бомбу в мой дом, как раз под окнами спальни, превратив ночь в сплошной кошмар. Мои нервы окончательно расстроились. Это какой-то ужас – моя жизнь находится в постоянной опасности.

– Да полно вам, миссис Доуз, – вмешалась в разговор Мэгги. – Ничего страшного не случилось. Подумаешь, всего-то Джим Уильямс стрельнул из игрушечного пистолета. Вы же сами знаете, как он любит дразнить вас. А уж насчет ночи, то ведь был-то в это время ясный день, даже вечер еще не наступил.

– Все приличные люди в это время отдыхают! – жестко возразила миссис Доуз. – И это был совсем не игрушечный пистолет, ты ничего не понимаешь в подобных вещах, Мэгги. Это была настоящая гребаная бомба! У дома наверняка отвалился целый кусок, а спальня и вовсе изуродована. А уж этот Джим Уильямс – рвань джорджийская! Я ему покажу! Я всем покажу! Вы меня еще не знаете! Погодите!

Появился Лютер с коробкой из китайского ресторана.

– Ну вот, я взял с собой золотых рыбок. Пошли. Сирена настояла на том, чтобы прежде чем ехать к пурпурному дереву, посетить несколько мест ночных увеселений. Ясно, что, потратив столько сил и энергии на столь великолепное одеяние, Сирена чувствовала себя просто обязанной совершить Grand Tour. Сначала мы поехали в бар ресторана, который стоит в Саванне с 1790 года, потом посетили «Розовый дом» и «Де Сото Хилтон». В каждом из этих мест Сирену сразу плотной толпой окружали ее друзья. Наша леди общалась исключительно с мужчинами, рассыпая им комплименты и по очереди их подначивая, обмахиваясь при этом ресторанной салфеткой.

– О, мой дорогой, как ты сегодня хорошо выглядишь! Господи, я оставила сигареты в машине. Будь так добр, сходи за ними – вот ключи. Будь оно все проклято, какая стервозная сегодня духота! Клянусь вам, я просто умру, если кто-нибудь не включит вентилятор. Нет, вы только посмотрите – я уже все выпила, а мне хочется еще! Оо, блааагодаааарю вааас. Мои нервы совершенно растрепались после этой ужасной ночной бомбардировки. Как, вы ничего не слышали? Отвергнутый любовник взорвал мою спальню. Я до сих пор просто трясусь, когда начинаю говорить об этом.

Время шло, и Лютер начал беспокоиться, что краска истощится и рыбки перестанут светиться.

– Надо ехать к пурпурному дереву, – сказал он, – а не то будет поздно.

– Мы обязательно поедем туда, дорогой, – протрещала Сирена, – но сначала мы заедем еще в «Пиратскую бухту».

Лютер открыл коробку и всыпал рыбкам порцию светящегося корма. После «Пиратской бухты» мы, по настоянию Сирены, завернули еще в «Пинки мастер». Лютер еще раз покормил рыбок. В «Пинки мастер» несколько человек с любопытством заглянули в коробку.

– Это золотые рыбки, – констатировали они, – и что?

– Поедемте с нами к пурпурному дереву, – пригладил всех Лютер, – и вы все увидите своими глазами.

Он задал рыбкам еще корма. До пурпурного дерева мы добрались к половине третьего ночи, и к этому времени наша троица превратилась в маленькую толпу во главе с Сиреной. Дриггерс довольствовался тем, что присматривал за рыбками и тихо напивался. В темном свете пурпурного дерева лицо Сирены стало почти невидимым – только ее зубы горели ярким ослепительно-белым пламенем.

– Если это не ревнивый любовник, – рассуждала между тем миссис Доуз, – то наверняка то была мафия. Они тоже используют взрывчатые вещества, правда? Они же готовы на все, лишь бы наложить лапу на бесценные бриллианты, которые оставил мне мой покойный муж. Вы же знаете, он был одним из богатейших людей в мире. После той ночи, я считаю, мне просто повезло, что я вообще осталась жива.

Лютер, который уже не вполне твердо держался на ногах, выступил вперед и подошел к стойке бара.

– Ну, поехали, – произнес он и без всяких церемоний вытряхнул золотых рыбок в аквариум. Они плюхнулись в воду, подняв тучу зеленоватых брызг. Лютер затаил дыхание и во все глаза смотрел в аквариум, ожидая, когда пузыри лопнут и вода снова станет прозрачной. Рыбки преспокойно плавали в воде, но намного ярче, чем жабры или плавники, светились их внутренности – кишки и прочее. В середине каждой рыбки сворачивались в кольца, сжимались в узлы и выписывали узоры тонкие длинные кишки. Лютер не верил своим глазам. Месяцы труда ушли на то, чтобы засветилась рыбья требуха. Он просто перекормил рыбок.

Завсегдатаи бара на мгновение притихли.

– Дорогой, – нарушила молчание Сирена, – что это за чертовщина?

Тишина кончилась. Теперь каждый спешил подбросить дров в топку насмешек.

– Фу, какая мерзость.

– Рыбий рентген.

– Чушь какая-то! Лютер был безутешен.

– Мне все равно, – словно в бреду твердил он. – Это не имеет никакого значения. Мне все равно. Мне все равно.

Он беспрестанно повторял эти слова, отвечая ими на любой вопрос: «Хотите еще выпить?», «Что мы будем делать с этими золотыми рыбками?», «Они не радиоактивны?» На все следовал один и тот же ответ: «Мне все равно».

Лютер был явно не в состоянии вести автомобиль, и после того как Сирена пожелала ему спокойной ночи на пороге своего дома, я сел за руль его машины, отвез его домой – в каретный сарай – и отвел в гостиную, окна которой выходили вместо сада на помойку. Ночной воздух немного освежил беднягу.

– Не понимаю, с чего я решил дурачить себе мозги этими рыбками? – произнес он вдруг. – Я должен заниматься тем, что знаю – насекомыми. Не стоит даже пытаться что-то менять. Я часто порывался радикально поменять свою жизнь, и каждый раз у меня ничего не получалось. Однажды я уехал во Флориду, но вскоре вернулся назад. Мне кажется, что во мне слишком много Саванны. Моя семья живет здесь уже семь поколений, а за это время обстановка въедается в гены. Так случается с контрольными насекомыми в лаборатории. Я когда-нибудь рассказывал вам о них? Ну так вот, мои насекомые живут в больших стеклянных сосудах. Некоторые из них содержатся так до двадцати пяти лет. За это время сменяется тысяча поколений. Они знают только ту жизнь, которая протекает внутри сосуда. Они никогда не подвергались действию инсектицидов и загрязняющих веществ. У них совершенно нет сопротивляемости, и, если мы выпускаем их на волю, они немедленно гибнут. Я думаю, что со мной произошло примерно то же самое после семи поколений жизни в Саванне. Саванна стала тем местом, где я только и могу жить. Мы – саваннцы – похожи на жуков в банке.

Лютер извинился и попросил меня подождать его в гостиной. Он нетвердой походкой поднялся по лестнице, однако коварную ступеньку преодолел без приключений. Я слышал, как он прошел через комнату над моей головой. Дверка шкафа открылась и снова закрылась. Когда он вернулся, в руках он держал бутыль из темно-коричневого стекла, закрытую черной навинчивающейся крышкой. Бутылка была наполнена белым порошком.

– Вот один из возможных выходов, – сказал он. – Фтор ацетат натрия. Это яд. Он в пятьсот раз токсичнее мышьяка. Абсолютно смертельный яд.

Лютер поднес бутыль к свету. На этикетке было от руки написано: «Монсанто 3039».

– Это та самая гадость, которую финны сыпали в свои колодцы, когда в их страну вторглись русские. Воду из этих колодцев нельзя пить до сих пор. Содержимым бутыли я могу убить все живое в Саванне. Десятки тысяч людей, во всяком случае. – Лютер любовался сосудом, и на губах его играла улыбка. – Много лет назад я отвечал за захоронение этого яда на Отлендском острове. Тогда как раз закрыли лабораторию, в которой я работал. Однако, я сохранил для себя часть порошка. Его больше чем достаточно.

– Вы когда-нибудь думали воспользоваться им? – спросил я.

– Конечно, думал. Я всегда говорил, что воспользуюсь порошком, если ниггеры вселятся в соседний дом. Ниггеры вселились, а я стал по их милости лжецом.

– Это незаконно иметь дома такой порошок?

– Еще как незаконно.

– Тогда зачем вы его храните?

– Сначала мне нравилась сама идея, – Лютер говорил насмешливым тоном, как говорят мальчишки, хвастаясь самой большой на их улице рогаткой. – Я много раз держал эту бутыль в руках и воображал, что стоит мне только захотеть и… пуфф!

Лютер протянул мне бутыль. Глядя на нее, я со страхом затаил дыхание, боясь, что могу вдохнуть мельчайшую дозу порошка, если вдруг крышка окажется негерметичной. Мне стало интересно, какие мысли проносились в голове Лютера, когда он держал в руках эту страшную емкость и произносил свое «пуфф!» Потом я понял, что он думал в тот момент. Вероятно, он представлял себе, как граждане Саванны один за другим падают мертвыми – бизнесмены, сидящие на скамейках на площади Джонсона, юные гуляки, бражничающие на Ривер-стрит, медленно идущие по улице черные женщины, прикрывающие головы зонтиками от лучей палящего солнца, официанты с серебряными подносами из Оглторпского клуба, проститутки в шортах с Монтгомери-стрит, туристы, столпившиеся у пансиона миссис Уилкс.