Карантин - Джеймс Фелан

Народу в лазарете почти не было. Санитарка закончила осматривать меня. Губы у нее двигались – она что–то говорила. А у меня в голове играла старенькая песня Майкла Джексона, в которой поется, что мир еще не поздно исцелить. Интересно, как управлять этим воображаемым проигрывателем? Я бы включил что–нибудь не такое старое и тоскливое.

Даниэль с санитаркой отвели меня в душевую. В маленьком зеркале я увидел свое отражение: черное лицо, черная шея, черные волосы – я весь оказался покрыт толстым слоем пепла, сажи и грязи. Перемазался в выгоревшем отеле? На черном фоне блестели белки глаз и зубы.

Меня завернули в теплое влажное полотенце, от которого подымался к потолку пар. Санитарка усадила меня на пластиковый стул, а Даниэль приподнял и опустил мои ноги в таз с теплой водой. Женщина осторожно умыла меня – на белый кафель ручейками стекала грязно–серая вода; затем она, макая губку в ведро с теплой водой, обмыла меня всего. Я понемногу прогревался, но как только она переставала водить губкой, снова начинал дрожать. Когда я был отмыт, меня подняли со стула, вытерли и отвели в лазарет, положили на кровать – на самую настоящую кровать, с пружинным матрасом, белой простыней – и укрыли несколькими одеялами. Под голову мне подсунули высокую подушку, так что я полулежал–полусидел, а Даниэль, точно добрый волшебник, в ту же секунду протянул мне еще один стакан горячего какао на сгущенке.

– Спасибо.

– Не за что.

Я слышал его, но очень плохо. Заболела голова в месте свежего шва: видно, мне все же сделали какое–то несильное обезболивающее и теперь оно переставало действовать.

Вернулся Том. Отец Пейдж. Пластический хирург. Санитарка что–то говорила ему. Он встал на колени рядом с моей кроватью, взял меня за левое запястье и приподнял его с постели. Рука показалась мне чужой: я не чувствовал ее, она была просто куском мертвой плоти. Том с озабоченным видом подержал руку на весу, повертел, потыкал по ней пальцем. Без повязки глубокая, воспаленная, рваная рана на ладони имела довольно устрашающий вид.

Том опустил мою руку на постель и подошел к санитарке. Она подала ему штуку, при помощи которой лор–врачи осматривают уши: такой хитрый фонарик с лупой, похожий на обычную шариковую ручку.

– Это только мне слышна песня Майкла Дженсона? – спросил я, но никто не ответил. Том заглянул мне в уши и снова принялся тыкать пальцами по руке. Налил на нее какой–то вонючей жидкости и вколол прямо в ладонь несколько уколов.

– Даниэль, ну успокойте меня! Слышите музыку? – Я даже попробовал напеть ему, но Даниэль только покачал головой.

Появились Пейдж с Одри и стали рядом с проповедником. Я вспомнил лицо девушки, когда она выстрелила из моего пистолета. Какая же она клевая сейчас: брючки в обтяжку, курточка с капюшоном. Она скинула капюшон: покрасила волосы – теперь они стали гораздо темнее, почти черными – а губы такие ярко–красные. Клевая, чертовски клевая…

Я подтянул вверх колени, чтобы поправить одеяло, и посмотрел на Тома: он как раз вытаскивал у меня из ладони какую–то изогнутую железячку размером чуть не с палочку от мороженого.

– Уй!

Хирург посмотрел на меня так, будто сильно удивился, что я почувствовал боль, и вернулся к ране.

– Сделаю тебе противостолбнячную сыворотку.

Подошла санитарка с таблетками на ладони и стаканом воды. Том снова уколол меня.

– Это обезболивающие и противовоспалительные. Еще сделаем инъекцию пенициллина на всякий случай. От лекарств будет хотеться спать, – объяснял Том.

Я проглотил таблетки. Он за это время набрал очередной шприц.

– Что? Еще укол?

Вместо ответа он протер мне ляжку ватным тампоном и всадил иглу.

– Хоть бы разрешения спросили.

В моем положении было даже что–то забавное, будто все это происходило не со мной. Если бы еще поменьше болело, я бы вообще не возражал. Только никто почему–то не смеялся. Одри стояла чуть позади Пейдж и держала ее за плечи. У обеих лица были взволнованные, но у Пейдж – особенно. Ей, кстати, очень шло.

– Пейдж, нужно присмотреть за Джессом, – сказал ей Том.

– Конечно!

Она подошла и села на пол рядом с матрасом, на котором я лежал: справа, подальше от моей страшной воспаленной руки. Я показал Даниэлю поднятый вверх большой палец: мол, доволен, как слон. Он улыбнулся из–под бинтов.

– Ребята, – обратился я к хирургу и проповеднику, все еще стоявшим возле кровати: на меня нашла какая–то странная веселость, появилась уверенность в своих силах, – вы еще сердитесь друг на друга?

Том быстро посмотрел на Пейдж и сразу же на Одри, получив в ответ такой взгляд, что сразу стало ясно, какую власть над ним имеет жена. Он повернулся к Даниэлю и протянул ему руку. Но тот не ответил на рукопожатие. Вместо этого он подался вперед и обнял Тома – быстро, всего на мгновение.

– Извини, – сказал Том, – Я не хотел…

– Я знаю.

Наступило шаткое, далеко не полное, примирение, но и такой шаг значил для них много. Том метнул в мою сторону быстрый взгляд, мне показалось, не лишенный упрека, собрал инструменты и быстро вышел. Даниэль тоже посмотрел на меня: глаза под бинтами распухли до неузнаваемости, но улыбка разбитых губ говорила сама за себя. Он ушел, и Одри покинула нас почти следом за ним.

Меня потянуло на сон. Стало тепло, казалось, что во всем мире нет ни единой проблемы, которая меня касается. Пейдж гладила меня по лицу, и я забыл про покалеченную руку. Глаза закрылись сами собой, и я поддался сну на несколько секунд – так мне казалось. Проснувшись, я не сразу сообразил, где я: мне всегда нравилось такое пробуждение, ведь можно оказаться где угодно. Пейдж стояла на коленях возле кровати и, приблизив лицо, смотрела мне в глаза. Затем поцеловала меня. Какое знакомое ощущение.

– Ты пахла клубникой, я помню, – сказал я, и снова навалилась усталость – липкая, непреодолимая. Лекарства делали свое дело. В голове творилось что попало. – Прости, что я оставил тебя…

– Джесс, – позвала меня девушка, взяв за руку. Бороться со сном не было сил.

– Анна, прости. Я не хотел. Я должен был остаться там, с тобой, навсегда.

– Джесс, это я, – она снова нагнулась и приблизила свое лицо к моему. – Ты не бросал меня.

Я улыбнулся, не открывая глаз.

– И не брошу. Больше никогда не брошу друзей…

13

Я уснул в лазарете. Думаю, поцелуй был не совсем настоящим. Пейдж не особо обратила на него внимание. Когда я проснулся, она сидела рядом; судя по моим новым часам, прошло около четырех часов. Цифреблат и стрелки мягко светились в темноте под одеялом. Пейдж читала книжку.

– Привет.

– Привет, – ответила она, откладывая книгу и вставая, чтобы помочь мне приподняться на постели. – Как ты себя чувствуешь?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});