Намык Кемаль - В. Стамбулов

Работа писателя заключалась в том, чтобы умело заимствовать украшения для своих од из уже готового арсенала уподоблений, количеством и выспренностью которых определялись достоинства произведений. Солнце, соловей, розы, лунный свет, рассвет, заря, молния, гром, вулкан и т. п. – вот что служило для сравнения восхваляемых качеств повелителя, его фаворитов или любовниц. Вышедшие из-под пера писателей такая ода или стихотворение напоминали по чьему-то меткому выражению «уродливую, разукрашенную блестками подвенечного платья старуху». Эпитеты отвешивались механически, как на аптекарских весах.

Другая отрасль придворной литературы, историография, шла по тому же пути.

Историограф Васыф, после кампании 1774 года, закончившейся для Турции несчастным Кючюк-Кайнарджийским миром, описывая возвращение султана в Стамбул, уподобляет дворец «перламутру, в котором затворяется драгоценный жемчуг августейшей персоны, и славному центру, откуда солнце султанского могущества распространяет лучи на всю вселенную». Челеби-заде, историк персидской камлании 1724 года, рисуя снятие осады Тавриза и поспешное отступление турок, пишет: «сейчас тюльпан победы вышел из-под земли, но нужно ждать до следующей весны раскрытия розового бутона желания». Историк царствования Ахмеда III Рашид, описывая смерть в бою 22 важных лиц, находит для каждого особое выражение: «отправился в лучший мир», «птица его души покинула свою клетку и полетела к небесам», «с него был снят кафтан бренной жизни» и т. п.

Пока османская литература отражала на себе иранские литературные течения, поэты ее на все лады перепевали обветшавшие образы; но если в иранской поэзии «роза» и «соловей» воплощали в себе лиризм души, – у османов содержание большей частью отступало на задний план перед формой, и поэт все свое внимание сосредоточивал на плавности и звучности стиха. Постепенно рабское преклонение перед иранскими прототипами вытравило из османской поэзии всякую оригинальность: она застыла в мертвенной гладкости выражений.

Поэты всячески старались избегать в своих произведениях употребления турецких слов, которые считались простонародными и грубыми; самые турецкие грамматические формы они заменяли арабскими и иранскими. К моменту, когда Шинаси и Кемаль начали борьбу за реформы языка и литературы, свыше 70 проц. всех слов, употреблявшихся турецкими писателями, были арабскими и иранскими. Зато не только народ, находившийся в ужасном невежестве и нищете, но даже и большинство средних классов не были в состоянии понять эту литературу, ставшую достоянием лишь самой ограниченной господствующей верхушки.

В тот момент, когда буржуазия и чиновничья интеллигенция повели борьбу с феодализмом, вполне понятно, что важным участком этой борьбы было движение за реформу и упрощение языка, за его перестройку в расчете на то, чтобы он стал орудием нового, стремящегося к власти класса.

Вот почему вопросы языка или литературы приобрели такую остроту, и вокруг них сгруппировались наиболее передовые, прогрессивные элементы тогдашней Турции.

Знакомство с западной культурой внесло новые образы, и для выражения своих мыслей писателям приходилось уже отказываться от восточной вычурности и мистической туманности. Теория стилистики и эстетики, заимствованная у иранцев, рушится; уже не форма, а содержание выдвигается на первый план, и литература начинает служить идеалам борющихся с феодализмом классов.

Познакомившись с Кемалем, Шинаси сразу понял, какую большую силу для предпринятой им борьбы представляет этот не по летам серьезный юноша, своим талантом и обширными знаниями завоевавший уже себе имя и известность среди корифеев классической литературы. Благодаря Шинаси, Намык Кемаль быстро окунулся в мир новых идей. По настоянию Шинаси, он серьезно занялся французским языком и в сравнительно короткое время мог читать произведения французских романтиков в подлинниках. Через Шинаси Намык познакомился и с рядом европейцев, главным образом французов, живших в Стамбуле или наезжавших туда. Друзья посещали французскую кофейню «Флам» на площади Гаксим в европейской части города. За чашкой кофе или кружкой пива они ведут нескончаемые разговоры о поэзии, европейских литературных направлениях, о новых книгах, а также и о политике. Еще чаще они собираются в небольшой редакции «Гасфири Эфкяр» – в двух шагах от дворца Высокой Порты.

Эти маленькие, тесные комнаты во втором этаже над довольно примитивной типографией скоро стали центром притяжения всего того прогрессивного, стремящегося к реформам, к обновлению, что было тогда в турецком обществе. Даже наиболее передовые люди из знати, из крупного чиновничества и офицерства частенько приходили сюда, как в центр, где зарождается новое будущее Турции.

От старого литературного течения, объединенного вокруг «поэтического комитета», к которому еще недавно примыкал Кемаль, откалываются элементы не слишком консервативно настроенные. Кое-кто из них примыкает к группе «молодых». Другие образовали свои собственные группы, как-то: «Османское общество просвещения», группировавшееся вокруг «Научного журнала» и состоящее из крупных чиновников и пашей. Хотя это общество и поддерживало контакт с «молодыми», но считалось в глазах правительства благонамеренным.

В своем уставе общество громогласно объявляло, что преследует только учено-просветительные цели и категорически исключает из программы вопросы политики и религии. Уже один этот факт успокоительно подействовал на правительство.

Общество устраивало публичные лекции при стамбульском университете, и в организации их большое участие принимал великий визирь Фуад-паша. Лекции охватывали различные области знания. Эдхем-паша и Дервиш-паша читали по разным вопросам естественных наук, Каратеодори-паша – по римской истории, Салих – по ботанике, а Хайрулла и Вефик-паша (впоследствии первый председатель османского парламента) – по истории Турции.

Молодые чиновники Высокой Порты образовали свое «Книжное общество» и начали издавать журнал «Меджмуаи Ибринтима». Вокруг всех этих группировок вертелись светские молодые люди, без каких-либо литературных талантов, но одержимые поэтическим зудом и мечтавшие о писательской славе. Этих последних Шинаси охарактеризовал метким словечком: «литературные мальчишки».

Сблизившись с Шинаси, Намык Кемаль страстно отдался работе в «Тасфири Эфкяр». Одновременно с борьбой за обновление языка и литературы, он ставит вопросы, касающиеся реформы быта, распространения просвещения, восприятия западной культуры.

В одной из своих статей он пишет: «у нас не существует ни одной книги, которая могла бы нравиться, если у нее отнять словесные украшения. Народ не способен понимать теперешний литературный язык. Ни одно произведение не написано естественно; обилие лицемерных преувеличений лишь способствует развращению нравов; смысл постоянно приносится в жертву формам. Мало того, не существует даже установившихся литературных приемов и правил. Между разговорным и литературным языком лежит столь глубокая пропасть, что иногда кажется, что это два разных, чуждых друг другу наречия. Таким образом наша литература не сослужила никакой службы нашей связи с народом». Позже, в предисловии к переводу с иранского «Весна знания», он еще раз произносит приговор над старой литературой и заявляет, что книги должны писаться не для избранных, а для всего народа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});