Скиф - Николай Коробков

Почтенный персидский купец в широкой тяжелой одежде расхваливал свой товар. Яркая зеленая ткань плотно закутывала его голову, на лице, заросшем выкрашенными в красный цвет волосами, выступали темные влажные глаза и резко очерченный горбатый нос.

Покупатели и просто любопытные двигались, толкая друг друга, наклонялись, осматривая прекрасные яркие ткани, ковры с пестрыми и сложными узорами, небесно-голубую, украшенную золотом бирюзу, блестящие клинки мечей, серебряные тяжелые блюда, покрытые выпуклыми изображениями, желтые и зеленые, снизанные в длинные цепи, бусы.

Дальше торговцы посудой расположились около своего товара — глиняных, медных, каменных кувшинов, чаш и тарелок. В стороне начинались ряды лавок с овощами, мясом, маслом, заваленных грудами свежей и соленой рыбы, заставленных громадными амфорами вина.

Астиномы[27] проходили по рядам, ставили свои клейма на сосудах и тушах; торговцы, уличенные в продаже испорченных продуктов, тут же подвергались штрафу, а их товар забирали полицейские, следовавшие за астиномом.

Невольничий рынок кишел людьми, так что здесь можно было двигаться только медленно, шаг за шагом. Торговля шла оживленно.

Высокий худой человек в длинном белом хитоне осматривал раба-нумидийца, которого показывал ему продавец — могучий смуглый человек с бычьей шеей и жесткими, черными, наползающими на лоб волосами. По приказанию хозяина нумидиец поворачивался равнодушно, сжимал и разжимал кулаки, открывал рот, и покупатель, засовывая туда пальцы, осматривал зубы.

Начался спор о цене. Покупатель отрицательно тряс бородой; охваченный азартом торга, хозяин жестикулировал, кричал, заставлял ощупывать мускулистые плечи и крепкие колени раба. Покупатель не соглашался. Отталкивая нумидийца, хозяин схватил за руку сидевшего на земле пожилого сармата, быстрыми ударами короткой плети из бычьей кожи заставил его встать и трагическим жестом указал на покрытое багровыми и синими полосами тело с резко выступающими ребрами и ключицами — этого он готов отдать дешевле; если его кормить, он еще может быть хорошим работником.

Кучка зрителей собралась около, обсуждая достоинства и недостатки нумидийца. Покупатель упорствовал.

Не спеша, со скучающим видом по рынку проходил тучный пожилой человек в тоге с широкой пурпурной каймой. Его упитанное, смуглое, бритое лицо было покрыто капельками пота, глаза из-под полуопущенных век смотрели презрительно и холодно. Два раба расталкивали перед ним толпу, сзади молодой секретарь, с навощенными табличками и стилем[28] в руке, шел, готовый записывать мысли своего господина, несколько рабов несли прекрасные, тонко расписанные вазы, узорчатые ковры и резные шкатулки, только что купленные на рынке. С молчаливым почтением к широкой красной кайме, шумная толпа расступалась, давая дорогу римскому сенатору.

Забывая прежнего покупателя, работорговец бросился вперед и, опустившись на колени, поцеловал край сенаторской тоги. Сановник остановился, равнодушно посмотрел на благоговейно-подобострастное лицо и подошел ближе к колоннаде, где была раскинута палатка торговца. Кланяясь, пересыпая речь льстивыми словами, тот стал показывать самое лучшее из своего товара — юношу с острова Самофраки, настолько же замечательного своей красотой, как и умением составлять стихи и петь под аккомпанемент лютни; старого плешивого сирийца с редкой бородкой и хитрым лицом — опытного врача, учившегося целебному искусству у одного египетского ученого.

Проталкиваясь в толпе, Таргис и Орик прошли мимо нескольких палаток, где сидели и стояли выведенные на продажу рабы — изможденные старики с морщинистыми лицами и потухшими глазами; сильные мужчины, около которых собирались серьезные покупатели, озабоченно советовавшиеся между собой; молодые женщины и девушки, привлекавшие к себе целые толпы зевак, рассматривавших их и обменивавшихся замечаниями и шутками.

Орик внимательно вглядывался в лица и шел дальше вслед за своим проводником, направлявшимся к палатке, перед которой стоял римский сановник, окруженный своей свитой. Толпа здесь не напирала, и шуток не было слышно; зрители, не решаясь подходить ближе, молча смотрели на массивную фигуру покупателя и низкие поклоны торговца.

Вдруг Орик схватил Таргиса за плечо и, протянув руку вперед, почти закричал:

— Смотри, смотри!..

Еле успев удержать своего товарища, инстинктивно ринувшегося вперед, Таргис посмотрел в указанном направлении.

Сенатор, повернувшись, разглядывал молодого скифа с руками, скованными на спине, иссеченной жестокими ударами плети. Ноги раба тоже были закованы, и он полусидел, опустив голову, покрытую шляпой, в знак того, что торговец снимает с себя ответственность за поведение этого раба.

Коротким движением сенатор указал на него. Хозяин попытался объяснить, что скиф недавно попал в плен, и его, несмотря на все старания, еще не удалось укротить. Потом, желая заставить его встать, торговец подбежал к нему и острыми ударами стал хлестать широкие, с выступающими костями плечи, коротко вздрагивавшие под плетью. Послышался сдержанный рычащий крик. На минуту подняв искаженное ненавистью лицо, с рассеченным лбом и оскаленными зубами, скиф попытался сделать прыжок и ударить головой своего истязателя. Но, скованный цепями, он сейчас же упал и остался лежать, не пытаясь закрыться от врезавшейся в тело плети.

— Ситалка… это Ситалка, — лихорадочно повторял Орик, вырывая руки у сдерживавшего его Таргиса.

— Так радуйся, — говорил тот, — мы его нашли и освободим, если ты будешь благоразумен. Но если ты не успокоишься, то погубишь и его и себя. Смотри, на нас уже обращают внимание.

Между тем сенатор сказал что-то подобострастно слушавшему торговцу; тот вместе с тремя рабами римлянина подошел к Ситалке и стал отпирать замок, прикреплявший цепь к колонне.

— Не волнуйся, — продолжал говорить Таргис, — римлянин купил твоего товарища, но это ничего — мы выкупим у него Ситалку или освободим как-нибудь иначе. Только успокойся и не погуби нас всех.

Он оттащил Орика в сторону и, не выпуская его руки, продолжал смотреть на римлянина; тот сделал несколько шагов и остановился перед группой невольниц, выведенных торговцем из шатра. Все это были девушки с выкрашенными алебастром ногами в знак того, что они первый раз выводятся на продажу.

Хозяин толкнул вперед высокую смуглую девушку с черными курчавыми волосами и большими золотыми кольцами в ушах; между ее огромными черными глазами синела маленькая татуировка.

Сенатор посмотрел, коснулся ее свивающихся крутыми кольцами жестких волос и покрытых золотистым румянцем щек, провел рукой по гибкому, обтянутому красной одеждой телу и, обернувшись, сказал что-то своему секретарю. Торговец, внимательно всматриваясь в спокойное лицо римлянина, кланялся, стараясь не жестикулировать из почтительности к сановнику, и давал объяснения:

— Девушка из Иудеи, — они редко попадаются на рынках, их народ считает грехом продавать своих женщин чужеземцам. Замечательная красавица и знает много прекрасных плясок, известных только ее стране. Пусть господин посмотрит ее ноги — сама Терпсихора[29] не имеет таких... Но есть и другие девушки, еще более красивые, — продолжал он. — Посмотри, господин, вот эту. Я только недавно получил ее из Колхиды, из области, лежащей за теми скалами, где терзался закованный Прометей. Она совсем дикая и не умеет говорить ни на одном понятном языке. Ее кожа прозрачнее перламутра и так бела, что светится в темноте; посмотри, только у женщин ее страны бывают такие глаза, цвета аметиста, и волосы пышные и красные, как пламя. Говорят, что народ их произошел от смертной девушки, своей красотой прельстившей гения огня. Потомки его и теперь приносят ему жертвы перед выходящими из земли огненными столбами. Так является им их божественный предок. Женщины этого народа очень редки, — мало кто решается проникать в их страну, но их красота и пламенный нрав заставляют восточных владык тратить огромные деньги, чтобы купить хоть одну такую для своего гинекея...[30]

Он распустил и встряхнул волосы, лежавшие на спине девушки тяжелым узлом; они загорелись на солнце и окружили ее огненным ореолом.

Сенатор сделал знак рукой; невольницу отвели и поставили среди его рабов, закутав широким покрывалом.

— Взгляни еще на эту девочку из Галлии, господин, — продолжал торговец, — в этой холодной стране женская красота расцветает поздно, а она еще очень молода. Впрочем, не мне хвалить ее — ты видишь сам. Сын архоната предлагал мне за нее талант[31], но это ничтожная цена.

Сенатор лениво усмехнулся.

— Она, конечно, не стоит таланта. Во время наших последних походов в Галлию их привозили так много, что подобных невольниц можно встретить на всех италийских рынках. Скоро каждый римский гражданин, даже живущий в Субуррском предместье[32], будет в состоянии покупать себе таких рабынь. Но эта девочка мне нравится. Ты получишь за нее десять мин. Благодари богов за то, что мне жарко: эти десять мин даю тебе только потому, что ее кожа кажется мне прохладной и сохранившей свежесть снегов ее родины. Автесион, — обратился он к своему секретарю, — запиши сделанную покупку, и пусть отсчитают деньги.