Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

В постсоветские годы как раз стали много говорить о возрождении христианской веры в России, но настроения, тем не менее, у многих были самые что ни на есть иудовские. Такое неприкрытое презрение появилось к тем, кто не сумел извлечь выгоды из своей работы. Стало позорно быть не просто рабочим, но и инженером. А зачем, в самом деле, быть инженером в той новой России, если инженерная мысль как раз противоречила той алогичной и нарушающей простейшее математическое равенство политике – «сколько вложил труда в страну, столько и получил от страны в благодарность»? Людям с математическим складом ума в России всегда было трудно, а тут и вовсе стало никак: всем в стране стали заправлять барыги, которые умели лишь выполнять простейшие виды математических вычислений: сумма, разность, произведение и частное… с помощью калькулятора. Вот и вся их математика. Калькуляторы появились в невиданных количествах. Иногда даже зарплату стали выдавать калькуляторами, потому что больше нечем было. По стране пошла такая «математика», при которой барыга при нулевом старании со своей стороны получал миллионные прибыли в обход тех, кто вкладывался в дело полностью, без остатка. Именно отсюда и пошло модное выражение «не надо париться». Действительно, к чему надрываться, если доход от труда получают совсем не те, кто трудится, а как раз наоборот.

Барыги стали заправлять буквально всем! Они составили достойное дополнение к рабам у власти и заняли ведущие позиции в политике, в экономике и, что самое страшное, в искусстве и культуре. Они стали диктовать художникам, что и как те должны создавать, исходя из своих убогих представлений о прекрасном. Барыги в промышленности наломали столько дров, что там вскоре после их «реформ» камня на камне не осталось. Они превратили любую сферу человеческой жизни в банальную торговую сделку с разрушительными последствиями. Прибыль ставилась выше урона и принадлежала не людям, которые в этой сфере работают, а только проворачивающим эту сделку барыгам. Даже в среде образования всё стало держаться на философии барыг: «гони бабки и грызи себе гранит науки, пока не стошнит». Поборы в школах, в институтах стали само собой разумеющимся явлением. Недоразумением стали казаться те, кто посмел протестовать против такого положения вещей. Всё стало продаваться и покупаться. И при этом стало совершенно невозможно деньги зарабатывать, так как любой труд перестал цениться и оплачиваться. Деньги отныне принято «делать», «доставать». Распускались и разгонялись многие предприятия и организации. Государство начало словно бы тяготиться собственными гражданами, которые хотят работать, зарабатывать, чтобы иметь возможность жить в этих новых условиях, когда за всё надо платить. Обладатели любых дипломов стали осваивать одну единственно действующую профессию – «делать» деньги. Граждане с самым разным образованием и вовсе без него стали заниматься, чем придётся и как придётся, лишь бы это принесло хотя бы какой-то барыш.

Я только в конце первого десятилетия нового века увидела статью о правильном выборе профессии, так аж прослезилась! В годы моей юности таких разговоров не было. Выражений, как «нужные профессии в соответствии с требованиями рынка труда», мы и слыхом не слыхивали. Требований от рынка труда тогда вообще не исходило, так как этого рынка труда и в помине не было. Страна перестала нуждаться в специалистах, стране нужны были только барыги, которые умеют на рынке просроченной колбасой торговать под видом эксклюзивного товара, а не профессионально заниматься полезной деятельностью.

Мы все работали, где ещё была возможность работать. Через три года после окончания школы я пришла на вечер встречи выпускников и узнала, что почти все мои бывшие одноклассники работают на железной дороге. Она, надо отдать ей должное, не случайно называется железной: дольше всех продержалась в условиях экономики, созданной барыгами. И пилили её, и делили, и перепродавали, и потрошили на предмет цветных металлов и всего прочего, что ещё можно было продать. Но она всё же сумела остаться той единственной в стране отраслью, куда можно было в 90-ые годы устроиться работать. Работать там ой как трудно, но что делать, когда другого выбора нет.

Через пять лет почти все одноклассники уже работали в милиции. Представьте себе картину, что во всём районе, где живёт около пятидесяти тысяч человек, закрывают предприятия, фирмы, конторы, организации. Остаются только городские администрации и отделения милиции. В городскую администрацию можно пролезть только по великому блату, который есть далеко не у всех. Да и не может же, в самом деле, администрация города вместить десятки тысяч нуждающихся в работе, если там и так на пять лет вперёд расписаны все должности вплоть до уборщиц! Иные уборщицы ждали места по пять лет, а пока работали на той же спасительной железной дороге. Или в милиции. А где же ещё, если другого выбора нет? Совсем нет.

Милицию начали потихоньку презирать. Не бояться, а именно презирать. Милиция, мол, охраняет не простых людей, а защищает вот этих, которые зарплату не платят, разворовывают страну, шикуют напоказ перед нищим населением. От обворованных и обманутых ими людей и защищает. То есть, с одной стороны – презирают, а с другой – идут туда работать. Вроде и работают, но как бы в стороне от дела находятся: я работаю, потому что больше негде, а так я, в случае чего, могу куда-нибудь в другое место свинтить.

И как это никто из барыг у власти не додумался тогда сократить все отделения милиции, чтобы получить лишний барыш от экономии государственных средств на такую «ерунду», как правоохранительные органы? Напротив, милиции стало больше. Некоторые социологи предупреждают, что рост количества милиционеров прямо пропорционален росту преступности, а не наоборот. То есть чем больше разрастаются ряды правоохранительных органов, тем больше множится преступный мир. В 90-ые годы милиции в России стало просто-таки море. Бог мой, сколько в те годы стало милиции! Вы, может быть, не поверите, но тогда не осталось семьи, где бы не было милиционера, где бы отец, сын, брат, дядя или хотя бы племянник с кузеном не работали бы по линии МВД. Если не в милиции, то в ГАИ, ОМОНе, ЧОПе. ЧОПы эти – частные охранные предприятия, призванные защищать граждан от своих же сограждан – стали появляться, как грибы после дождя! Не было улицы, где бы можно было не встретить людей в милицейской форме, не было дома или подъезда, где бы ни жил хотя бы один работник милиции. И всё было бы прекрасно, но это никак не сократило преступность. Безработица поделила потерявших работу на два лагеря: одни занялись лихорадочными поисками новой работы, но поскольку она не существовала как таковая, то многие из них доходили до преступления в этих «поисках»; другие занялись поимкой первых. Все вроде бы при деле. Заправляющим жизнью в стране барыгам тоже вроде как спокойно: можно заняться своими прибыльными сделками по разделу и переделу очищенных от людей промышленности и природных ресурсов.

Встречались и такие парни, которые шли в милицию именно из-за обмундирования, чтобы не тратиться на одежду. И они это не скрывали, а так и говорили, что сейчас штаны не купить, а тут всё тебе выдадут, так что потом можно уволиться, и будет что носить. В милиции работали даже некоторые девушки из нашего класса.

Доходило до того, что иногда так прямо и спрашивали: «Ты по профессии работаешь или в ментуре?». По профессии работать стало трудно, даже невозможно. Вот и первая красавица нашего класса Надька Карпинская все школьные годы мечтала стать цветоводом-декоратором, закончила училище. Практику проходила в волшебном месте: оформляла клумбы в Петергофе. Прекрасная женская профессия – выращивать цветы и украшать ландшафт городов. Сторонники точки зрения, что женщина должна заниматься чем-то более жиловытягивающим, презрительно хмыкали: это тебе не чугун плавить. Но и сталевары оказались не у дел одними из первых в стране.

Надька после обучения вернулась домой: она хотела сделать цветущий сад из нашего города. Да куда там! Денег в бюджете не стало ни на самые скромные клумбы, ни на окрашивание скамеек в общественных местах. Она один сезон только высадила какие-то ромашки у городского кинотеатра, на этом её карьера цветовода-дизайнера и закончилась. Иные заражённые философией барыг даже ругали её дурой и «патриоткой хреновой», которая зачем-то вернулась в этот погибающий от барыжьих реформ город. Ведь могла бы в Питере свою красоту выгодно продать, обменять на что-нибудь съедобное или конвертируемое, пока там это ценится. А то в России уже есть такие регионы, где женская красота ни шиша не ценится, так как «оценщики» все спились и вымерли. Она и в самом деле могла бы шутя выйти замуж в Ленинграде, но подвела глупая девичья мечта сделать родной город красивым. Тут города и покрупнее нашего стали чахнуть. Они стали превращаться в какие-то неухоженные поселения, где нет ни клумб с цветами, ни тротуаров с асфальтом. Ничего лишнего, что можно было бы отодрать и выгодно продать! Да как иначе и могло быть, если всем в стране заправляют барыги?