Над Арктикой и Антарктикой - Илья Мазурук

— Федор Погынден.

— Лебедев Александр. Я сразу перехожу к делу:

— Может, у вас трактор найдется? Нужно укатать площадку.

— Зачем трактор? Митька заставит олешек побегать. Пойдем, однако, чайпауркен, по–русски — чайку попьем…

Не прошло и часу, как в гостеприимный дом председателя прибежал Митька:

— Товарищ летчик, аэродром утоптан. Теперь крепкий, можно летать. За бензин большое спасибо…

Впервые я услышал столь необычный «термин» — аэродром утоптан. Попробовал порулить — хорошо. Как по бетону! Молодец, Митька, постарался на славу…

Вот так, в общении, в работе, постепенно приходил ко мне полярный опыт. Не знаю, почему всех новичков называют в Арктике «салага». Может, от моряков это пошло? Не знаю. Мне грех пожаловаться: в нашей авиагруппе все на первых порах старались помочь, без всяких насмешек. Да и я старался. Но однажды и мне пришлось все–таки услышать — салага! И как раз от моряков…

В том году многолетние льды подошли вплотную к берегам Чукотки. Самые мощные по тем временам ледоколы не могли справиться с тяжелыми льдами, попали в плен. А вместе с ними пришлось зимовать в ледяных тисках и многим транспортным судам. В общем, почти как пятнадцать лет назад, во времена челюскинской эпопеи. Ну а нам, авиаторам, пришлось выручать моряков: вывозили людей, обеспечивали корабли всем необходимым для зимовки. Садились прямо рядом с кораблями, на дрейфующих льдах, и прямым сообщением, минуя Певек, доставляли моряков в поселок Уэлькаль на южном берегу Чукотки. Там их ожидали ледокол «Микоян» и грузовой транспорт «Миклухо — Маклай».

Кстати сказать, деревянный настил аэродрома в Уэлькале сохранился ещё со времён войны. Это был один из аэродромов знаменитой «трассы Мазурука». Так что и здесь, можно сказать, наши с Ильёй Павловичем пути опять «скрестились».

А впросак я попал как раз на «Микояне». У них в кают–компании демонстрировался в тот день новый кинофильм, и мы всем экипажем решили посмотреть.

К началу опоздали. Зал полон, моряки стояли вдоль стен, и мы прислонились у входа.

Когда глаза привыкли немного к темноте, вижу большой стол. С одной стороны, по борту, за столом' сидят. А с другой стороны, ближе к нам, все стулья свободны. Удобные такие кресла. Понятно, думаю, не садятся, чтобы в луч проектора не попасть. Ну а мы–то, авиаторы, похитрее… Пригнулся, чтобы на экран не попасть, хвать первое кресло, а оно почему–то не поддается. Ещё шаг, дерг за другое — ни с места, третье — тот же результат…

Конечно, в запале разогнулся давно. Вся моя война со стульями — на экране. Слышу, смеются моряки, аплодировать начали. Только тут я сообразил: стулья–то на кораблях к полу крепятся, к палубе то есть. Залился я краской — и к выходу. Хорошо в темноте — не узнают. А сзади противно так: «Салага!» Обидное все–таки «звание»…

«ВСЕМ НАЧАЛЬНИКАМ АЭРОПОРТОВ…»

— Илья Павлович! А помните, как мы с вами познакомились?

— Как же, помню, конечно. В Хатанге. Собрались тогда тремя экипажами на ночевку. Кажется, я тогда возвращался из Крестов Колымских в Москву…

— Да. Нас тогда познакомил начальник аэропорта Турусов…

— Точно, вот только забыл фамилию второго летчика. Такой высокий, громкий…

— Павел Лапик.

— Точно, вспомнил, Лапик. Он ещё и «гидрист» хороший. Где он сейчас?

— В Ростове–на–Дону, на своей родине. Воспитывает внуков.

— Да, время идет быстро… Вот и ты, Саша, на пенсии тоже…

Мы сидим на одном из островов Москвы–реки, неподалеку от Серебряного бора. Мне — под семьдесят. Илье Павловичу — за восемьдесят, но выглядит он не по годам молодым. Водит автомашину по московским улицам, сам её обслуживает. Построил собственными руками катер и гоняет по Москве–реке…

Налили ещё по чашечке кофе, сваренного Тамарой Августовной — заботливой супругой Ильи Павловича. Пьем молча, каждый думает о своем.

Сидит рядом мой старший товарищ, наставник. Известный всему миру летчик, при жизни ставший легендой. Живая история авиации…

Мне посчастливилось работать под его началом, посчастливилось вместе летать — крылом к крылу. Долгие годы он был начальником полярной авиации, но штурвал самолета не оставлял. Кабинетным руководителем он никогда не был, все время на северных трассах — от Москвы до Анадыря и до полюса.

Думаю, что он знал на Севере каждого летчика — его технику пилотирования, опыт, производственные возможности. Молодым, к числу которых относился и я, всегда имел возможность подсказать. Или показать своим примером, если требовала обстановка.

Встреча с Ильёй Павловичем всегда волновала — ведь это Мазурук! Но первые же его слова, шутки превращали официальную встречу в товарищескую беседу. Появлялась в разговоре откровенность, так необходимая в авиации…

Мысли мои невольно улетели в далёкие пятидесятые годы. Хатанга, первое знакомство с Мазуруком…

После ужина начальник аэропорта пригласил нас с Лапиком в комнату Мазурука. Илья Павлович сидел у стола. Одет по–домашнему — в шерстяном свитере. Приветливо улыбаясь, пригласил нас сесть.

— Чем занимаетесь, молодежь, в настоящее время? Ну, вот вы, Лапик?

— Выполняю грузовые перевозки к геологам — на Рыбак, южнее мыса Челюскин.

— Есть что–нибудь неясное при выполнении полетов?

— Нет, Илья Павлович. Осваиваем Таймыр потихонечку.

— Может, есть какие предложения?

— Пожалуй, есть! Стыдно смотреть, Илья Павлович, — старт обозначаем ночью консервными банками с промасленной ветошью. И не только на временных посадочных площадках — на основных аэродромах. Давно пора электрические старты оборудовать!

— Справедливо, пора. Замечание принимаю. Ну а вы, Лебедев, куда после Хатанги направляетесь?

— На Ли–2 в лыжном варианте выполняю инспекционный облет полярных станций.

— Куда маршрут завтра?

— На полярную станцию Мыс Желания.

— Раньше там были?

— Нет, не был. Но данные о расположении посадочной полосы приблизительно имею, а там уж видно будет.

— Ну, тогда слушай меня. — Илья Павлович взял лист бумаги и принялся чертить. — Вот здесь северная оконечность Новой Земли, вот — зимовка, а южнее её — небольшая горушка. Между ними есть где сесть. Заходить рекомендую с запада, ветры чаще всего дуют вот так…

В общем нарисовал мне полную картину обстановки в районе станции. Я получил квалифицированную консультацию летчика, руководителя. И так было всегда. Полезные и необходимые советы, указания получали летчики в любом уголке Арктики.

Во время полетов по Северу Мазурук не только следил за работой летного состава, но и сам выполнял наиболее трудные задания как рядовой летчик. До сих пор ему принадлежит своеобразный «мировой рекорд» — двести пятьдесят четыре посадки на дрейфующие льды. А ведь каждая из них — риск немалый. Сейчас, конечно, появилась аппаратура, позволяющая измерить толщину льда прямо с воздуха. А раньше…

Иногда часами приходилось летчику искать пригодную для посадки льдину. Кругом трещины, разводья, затянутые молодым «серым» льдом, кругом хаос торосов. Вот, кажется, найдена подходящая. На бреющем полете прошел над ней летчик, определил размеры. Толщина льда вроде бы достаточная… Летит вниз дымовая шашка (надо учесть направление и силу ветра). Вот теперь можно садиться, лыжи касаются поверхности льдины.

Нет, самолет не останавливается. В открытую входную дверь один из механиков наблюдает за следом из–под лыж — если цвет лыжни белый, то можно останавливаться, если темный, значит, лед тонкий и «промокает» — сигнал летчику и… полный газ! Ищи новую льдину… Целая наука! Если наконец решили останавливаться, то в конце пробега выруливаем на старый многолетний лед, и тогда уже буром проверяем толщину посадочной полосы…

Илья Павлович как летчик всегда держал себя «в спортивной форме», летал на любых типах самолетов, находящихся на эксплуатации в полярной авиации, будь то летающая лодка или четырехмоторный ледовый разведчик. А как начальник благодаря своей неугомонности Мазурук имел возможность не откладывая в долгий ящик решать на месте все возникающие вопросы. Оперативно, по сложившейся обстановке. И тут же давал указания начальникам аэропортов, вносил дополнения к руководству полетами.

Вспоминается случай. Возвращался я с острова Уединения, шел на ночевку в аэропорт Диксон. При подлете ветер усилился до семнадцати–восемнадцати метров в секунду, дул поперек полосы. Диспетчер запретил посадку из–за сильного бокового ветра, потребовал, чтобы я уходил на запасной аэродром. Поясняю ему, что у меня лыжное шасси, что могу приземлиться против ветра на целинный снег — места в диксоновской бухте предостаточно. Диспетчер ничего не хочет слушать, настаивает на своем. Тогда сам принимаю решение приземляться рядом с аэродромом. Имею право!