Незнакомцы на мосту - Джеймс Донован

Я, в свою очередь, подчеркнул, что в настоящий момент защита сосредоточивает свои усилия на подготовке к судебному разбирательству, и если эти усилия окажутся успешными, вопрос о наказании приобретет чисто теоретический характер. Однако, добавил я, если Абель будет осужден, решение о том, какую рекомендовать меру наказания, не должно приниматься одним лишь министерством юстиции. Я предложил проконсультироваться с государственным департаментом и Центральным разведывательным управлением — нашей службой внешней разведки. «Возможно, — сказал я, — мера наказания, назначенная Абелю, повлияет на отношение русских к некоторым нашим людям. Целесообразно выяснить, не задержаны ли в последнее время в России американские секретные агенты».

Я также выразил надежду на то, что все правительственные органы будут теперь более тесно сотрудничать в национальных интересах, чем это имело место в тот период, когда я находился на государственной службе во время второй мировой войны. Томпкинс сказал: «Дай-то Бог».

Четверг, 19 сентября

Обвинение, естественно, изо всех сил противилось принятию нашего ходатайства в связи с вопросом об обыске и аресте. Оно утверждало, что наш иск следовало предъявить в Бруклине, а не в Манхэттене, и просило суд Южного округа отклонить его. Томпкинс утверждал, что этот вопрос должен рассматриваться как часть уголовного дела в Бруклине. В своем заключении он писал: «Это обеспечит более упорядоченное судопроизводство и позволит избежать повторной постановки в ходе процесса вопросов, поднимаемых в связи с этим иском».

Если суд примет решение в пользу обвинения и наш иск отправят в Бруклин, мы потеряем всякую возможность сразу же подать апелляционную жалобу в случае отказа и должны будем пойти на процесс.

Пятница, 20 сентября

Я провел с полковником почти два часа в федеральной тюрьме, занимаясь обсуждением широкого круга вопросов. Я представил перечень всех произведенных мною из своих средств расходов. После тщательного ознакомления с ним он утвердил этот список. Затем он подписал письмо на имя судьи Абруццо с просьбой возместить мои расходы из изъятых у него денег.

Абель сказал, что он согласен на любые необходимые для его защиты расходы, но в то же время будет признателен, если у него останутся какие-нибудь средства, поскольку они могут ему потребоваться, если он будет «осужден на десять или пятнадцать лет». Я молча кивнул. Что можно было сказать ему после нашего последнего разговора с Томпкинсом?

Он спросил у меня, сможет ли он зарабатывать деньги в тюрьме, и я заверил его, что при нашей системе он сможет зарабатывать столько, сколько потребуется на личные нужды. По словам Абеля, некоторые заключенные высказывают предположение, что в конце концов его обменяют на какого-нибудь американского разведчика.

Я уже собирался уходить, когда в комнате свиданий, где мы сидели с полковником, появился весьма любезный начальник тюрьмы Алекс Кринский. Абель, который, как мне показалось, был хорошо знаком с ним, сразу же спросил, не может ли он получить еще книг, так как жизнь в камере для него очень скучна.

Кринский ответил, что он его понимает и постарается найти что-нибудь подходящее. В присутствии Кринского я сказал полковнику, что, по моему мнению, его заинтересует книга «Лабиринт» о немецкой контрразведке военного времени, написаная Шелленбергом из ставки Гитлера. «Шелленберг утверждает, — сказал я, — что во время войны был момент, когда немцы захватили около пятидесяти принадлежавших русским агентам радиопередатчиков и передавали с их помощью в Россию военную дезинформацию».

Кринский громко рассмеялся, однако Абель быстро парировал:

— А он сообщает, сколько их агентов мы арестовали и проделывали с ними то же самое? (Об Абеле говорили, что во время второй мировой войны он работал в Германии.)

После того как Абель ушел в свою камеру, я спросил у Кринского, который бьш в высшей степени вежлив, не могу ли я прислать Абелю книгу Шелленберга. Он некоторое время колебался. Дело было в том, что существовала инструкция тюремного управления, запрещающая заключенным читать все то, что могло бы их снова подтолкнуть к преступной деятельности, которой они занимались ранее.

Теперь наступила моя очередь посмеяться. Я сказал, что советский офицер с тридцатилетним опытом работы в разведке вряд ли «собьется с пути» в результате чтения каких бы то ни было книг. К тому же шансы на реабилитацию Абеля по существу были равны нулю. В конце концов я получил от начальника тюрьмы разрешение прислать книгу. При этом он пояснил, что она должна быть совершенно новой и надо, чтобы ее прислали в тюрьму непосредственно из издательства. Затем с искренним любопытством он спросил, не мучает ли меня совесть из-за того, что я являюсь защитником Абеля, и добавил: «Вот я, наверное, не смог бы выступать в этой роли». Я ответил, что все люди разные, а моя совесть никогда еще не была такой спокойной, как сейчас. На что он только пожал плечами.

По возвращении в свою контору я получил сообщение Дебевойса о том, что обвинение передало нам список своих свидетелей. В списке числилось шестьдесят девять фамилий, причем тридцать две из них были фамилиями агентов ФБР. В этом списке также значились Хэйханен и армейский сержант Рой А. Роудс.

Суббота, 21 сентября

Защита работала целый день. Я составил дополнительный документ с нашими соображениями по поводу обыска и ареста. Я обнаружил одно обстоятельство, которое, как мне показалось, могло бы оказать нам большую помощь. Мы утверждали, что ФБР наряду с действиями, осуществляемыми в строгом соответствии с законом и во имя исполнения закона, практикует и тайные обыски, а затем представляет суду их результаты, а это недопустимо. Признание факта проведения ФБР таких тайных обысков могло бы серьезно подкрепить наше утверждение о том, что имело место нарушение конституции.

Я наткнулся на этот, можно сказать, «самородок» накануне вечером, когда внимательно перечитывал имевшую большой успех «Историю ФБР» Дона Уайтхеда. В одном из примечаний к книге говорилось, что помимо осуществления расследования, проводимого с целью получения «юридических доказательств, приемлемых в суде», ФБР иногда в контрразведывательных целях организует так называемые тайные проверки. Действия такого рода осуществлялись, когда возникала необходимость в получении доступа к бумагам «человека, подозреваемого в шпионаже». Это утверждение представлялось достоверным, поскольку директор ФБР Дж. Эдгар Гувер в своем предисловии подтверждал правдивость изложенной в книге информации.

В газете «Дейли ньюс» за этот день была помещена заметка о мальчике — газетчике из Бруклина, нашедшем полую монету с микропленкой с зашифрованным сообщением. Высказывалось предположение, что именно этот случай помог ФБР напасть на первый след «советской шпионской организации, якобы возглавляемой Рудольфом Ивановичем Абелем». Однако мальчик, которому теперь уже семнадцать лет, нашел монету четыре года назад, и все это время его находка держалась в секрете, пока «местные и федеральные власти плели вокруг Абеля прочную паутину». Газетчик должен был выступить на суде свидетелем обвинения. Я сделал себе пометку, чтобы спросить об этом у Абеля.

Понедельник, 23 сентября

По моему предложению представители обвинения и защиты встретились в половине четвертого в кабинете судьи Байерса для обсуждения в частном порядке дальнейшей процедуры рассмотрения дела. Мы, со своей стороны, объяснили судье, что работаем денно и нощно и, тщательно все обсудив, полагаем, что для должной подготовки защиты нам потребуется время до 1 ноября. В соответствии с ранее данным обещанием обвинение не возражало против такой отсрочки. Но судья Байерс заявил, что не может согласиться на такую задержку начала процесса, и считает, что процесс небходимо начать 30 сентября, то есть через неделю.

— Я ценю проявляемое защитой усердие, — сказал он, — но заверяю вас, что со всеми вашими предварительными ходатайствами я разделаюсь быстро.

Вторник, 24 сентября

Рано утром мои помощники по защите были уже у меня. Они негодовали так бурно, как могут негодовать только молодые адвокаты. После вчерашнего совещания они были убеждены, что судья Байерс назначит процесс на понедельник и что мы должны сделать все от нас зависящее, дабы не допустить этого. Они полагали, что, если слушание дела начнется прежде, чем мы полностью закончим подготовительную работу, это будет «ошибкой, дающей основания для отмены приговора», и апелляционный суд даст указание разобрать дело. Никто из нас, конечно же, этого не хотел.