Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса - Светлана Шиловская

— А кто бы вам это позволил? С некоторых пор, говорят, там какие-то камеры слежения установлены, охрана.

— Хм, с охраной, как известно, мы уже успели познакомиться. А теперь нужно попробовать проникнуть туда водным путем, как и предлагала Ирка.

— Майор с Максимом туда уже сплавали. Решетки и впрямь идут под воду, очевидно, когда-то закрывались на замок, а теперь закручены какой-то проволокой.

— Значит, мы не ошиблись — есть подводный ход в башню! И вы, Агаша, это знали и молчали!..

— Не кипятись, Галюша. Я узнала только утром. И рада, что тебя с Ирой мужчины не потревожили. Вас, конечно, привлекают тайны, загадки, приключения, хочется непременно знать, зачем понадобился этот скрытый под водой ход. Возможно, он еще от монастыря остался, а позже была сделана эта пристройка-башенка. Но все же, дорогие мои, не с этого надо начинать. И не думаю, что там уж…

— Понятно, что не черти и не вампиры. И, конечно, про печатный станок — выдумки. Но что же все-таки там? Для чего понадобилось это сооружение? Можно подумать, что хозяин замка любитель эпатировать серую публику, верящую во всякую чертовщину, чтобы скрытая тайна и привлекала, и вместе с тем отпугивала назойливых любопытных. Но что-то слишком умозрительно получается.

— Мне кажется, не это должно нас сейчас волновать, — гнула свою линию Агаша.

— Да-да, конечно. В первую очередь — убитая девочка, как две капли воды похожая на Олечку. Теперь нам известно, что последняя жена хозяина замка родила только одну девочку — Олечку. Роды были преждевременные, для матери кончились летальным исходом. Я уже себе пометила — надо найти роддом или ту больницу, где Алена Хванская рожала.

— Вот это уже разговор по существу. И, думается, Галюша, дорожка ведет в Козельск, где было последнее пристанище отца Олега Хванского — Родиона. Это совсем недалеко отсюда. У меня, (дай бог памяти) есть… наверное, еще жива бывшая коллега — работница детдома. Зовут женщину Раиса Прохоровна. Ее адрес у меня сохранился. Попробуешь через нее что-то узнать. А сейчас собирайся, коль задумала, в замок. Но, повторяю, будь осторожна. Осмотрись, поговори с Олей, но ни словом не обмолвись о ее сестре, вообще ни о каких сведениях, собранных нами о семье Хванских.

— Понимаю и постараюсь быть сдержанной, как английская леди.

Вблизи замок выглядел еще мрачней. Если бы меня попросили запечатлеть его на бумаге, я бы, наверно, затруднилась: строение казалось нарочито состаренным, как бы отжившим свой век. Но мне-то теперь известно, что здание новое, только возведено на старых руинах.

На входе настоящий КПП. Меня тут же остановили два охранника и проверили паспорт. Открыв ворота, пригласили проехать и припарковаться рядом со стоящим джипом «чероки». Вход, как я и предполагала, находился с противоположной стороны и с нашего берега не просматривался. Мраморные ступени вели высоко вверх к широко распахнутым, отделанным красивой ковкой дверям. В легком светлом брючном костюме я почувствовала себя одетой не по сезону. Слишком прохладно, здесь, наверно, на несколько градусов ниже — свой, особый микроклимат.

Наконец ступени кончились, и у входа в холл возник человек.

— Вы к молодой хозяйке Ольге Олеговне?

— Да-да, здравствуйте.

— Она ждет в саду, я вас провожу, — сказало существо в темном, застегнутом на все пуговицы костюме и дорогой обуви, но практически неслышной, напоминающей мягкие домашние тапочки. Мои туфельки, почти без каблуков, гулко цокали по холодному каменному полу. Холл казался огромным: с высоченным куполом и узкими окнами, между которыми горели канделябры. Тем не менее создавалось ощущение пасмурности и безысходности.

Мы подошли к резной двери, напоминающей вход в беседку, а оказалось — в сад. О чудо! Кусок нетронутой природы, лишь слегка осовремененный беседками, скамейками, клумбами с незатейливыми цветами. Из гамака, отбросив то ли альбом, то ли какую-то книгу, мне навстречу выпорхнула Оля в легком, цвета морской волны сарафане и в мягких сандалиях. Протянув мне руку, сказала:

— Галя, как я рада тебя видеть! Мой братец уже собрался и скоро уедет. И мы останемся одни.

Присев на ближайшую скамейку, я стала оглядываться, хотелось запомнить планировку. Просматривалось только правое крыло здания.

— Какой чудный сад! С этой стороны ваш замок несколько иначе смотрится! — воскликнула я.

— Тебе нравится, а мне нет. Весь этот дом давит на меня. Он бы и моей маме не понравился.

— А твоя мама разве…

— Я уже говорила, она при родах умерла, я ее не знала совсем. Но у меня была нянька, которая мне рассказывала о моей маме. Я, говорят, вся в нее. Не только внешностью, но и характером, и даже болезнями. А нянечку мою звали Раиса. Когда я была маленькая, не выговаривала, называла ее Виса. А потом, дурачась, просто Киса звала. Она такая мягкая, теплая и добрая была. Потом уехала нянчить своих внуков. Я до сих пор по ней скучаю. Ой, что это я… пойдем, Галя, в картинную галерею. Посмотришь, особенно на тех моих родных, которых уже нет, а главное — мамин портрет. Сама увидишь, как мы похожи. Только я туда люблю ходить одна. Правда, иногда делается как-то не по себе. Но мне кажется, что все они со мной разговаривают, о чем-то хотят рассказать, вот я и хожу. Мы прямо через сад пройдем. Но это у нас даже не сад, здесь все как было… Мы ничего не переделали, ничего не срубили. Видишь, будто небольшой лес, он мне больше нравится, чем Бронин сад — каменный, какой-то неживой, но современный, его тоже потом тебе покажу.

Из сада мы прошли узким полутемным коридором в большую светлую комнату. Из мебели был всего один диван в стиле ампир. Люстра мне напомнила по объему и шику дворцовую, а пол, как и в холле, был тоже мозаичный, но не каменный, а из каких-то особых пород дерева.

— Здесь, Галя, создан свой микроклимат. Чтобы картины хорошо сохранить, поддерживается определенная температура, не допускаются сквозняки. Вот мой дед Родион, и это тоже он. Правда, как два разных человека?! Он был партийным работником, а здесь в неформальной обстановке на даче его художник рисовал. И, наконец, третий его портрет — перед смертью. Он уже с окладистой бородой. Мой братец на него, когда не с похмелья, очень похож. И назвали его в честь деда Родионом.

Я была удивлена, что девочка трещит без умолку, хотя Оля по натуре немногословна. Это мне мешало сосредоточиться и все хорошо осмотреть. Следующий портрет — сегодняшнего хозяина, отца Оли. Надо признать, в молодости Олег Хванский был хрупок, с обычным, не запоминающимся лицом, но с годами (на втором портрете) уже как бы другой человек, оформившийся, с волевым подбородком, зачесанными поредевшими волосами, открывающими большой умный лоб, с глубоко посаженными холодными глазами. И вот эта появившаяся со временем выразительность подчеркивала, что он плоть от плоти своего отца.

Мне не терпелось посмотреть и женские портреты. Олин будто заученный комментарий и ощущение, что кто-то за нами наблюдает, мешали и нервировали. Усилием воли отбросив все эти помехи, я стала вглядываться в первый женский портрет, который меня поразил какой-то болезненностью. Чувствовалось, что художник хотел уйти от этого, но этот факт остался на изображенном лице — удлиненном, печальном, с очень проникновенным взглядом. Казалось, эта женщина знала больше, чем могла сказать.

— Это мать Родика — первая жена моего отца. Она тоже, как и моя мама, умерла при родах.

— Олечка, думаю, тебе здесь нелегко бывать…

— Нет-нет, остальное потом, а теперь увидишь мою маму. Этот портрет мы особенно бережем.

Оля отдернула тонкую ткань, и я невольно ахнула, даже ноги подкосились. Но тут же сообразила, что здесь не на что опереться.

— Вот сюда присядем. Диван я попросила придвинуть, чтобы лучше видеть мою мамочку.

С портрета смотрела сама Оля. И лицо, и волосы, те же распахнутые ярко-голубые глаза, красивый открытый лоб, чуть припухшие губы, и родинка на том же месте. И, как ни странно, одежда напоминала сегодняшний Олин сарафан. И возраст…

Словно подслушав мои мысли, Оля вскочила с дивана и сказала:

— Здесь, на портрете, моя мама уже была беременна мной. Поэтому она сидит, и за складками платья ничего незаметно.

— Портрет, видимо, уже реставрировали?

— Нет… да. В общем, только в одном месте он попортился, потому что упал со стены. Сам упал… Чудеса какие-то! Все тогда были расстроены, потом отдали портрет на реставрацию. И еще, видишь, у мамы на груди кулон старинный? Он сейчас хранится у отца с ее фотографией и знаком Зодиака внутри. Она тоже Рыба, как и я. Она меня родила в свой день рождения.

— Олечка, значит, ты будешь счастливой. Примета есть…

— Нет, не верю в приметы. Теперь совсем не верю, — вдруг резко перебила Оля, и я заметила, как у нее навернулись слезы.

— А где портрет сестры твоей мамы, то есть Брониславы?