Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

не кричать, обняла, положив руки ему на спину. Ганконер прижимался к бедру, шепча:

— Люблю, люблю, люблю, — и закинул голову в беззвучном вопле.

Шторм мышц на его спине заставил кончить во второй раз настолько сильно, что я, кажется, впала в беспамятство.

* * *

Утром проснулась от лёгкой суматохи: Ганконер счёл, что я и ребёнок достаточно окрепли, чтобы перенести переезд в Рамалоки, чему я обрадовалась. И то правда, что паланкин, который в сопровождении маленькой армии несли каменные тролли, двигался, как по облакам: не тряхнули ни разу.

Мы с Силакуи дорогой придумывали имя младенцу: она считала, что это должно быть что-то связанное с ландышами, запах которых спровоцировал его рождение. Я кивала, думая что надо бы назвать в честь Трандуила — чего уж там, эту беременность владыка вывез на себе. Я видела, как он не то что похудел к концу — худ он был всегда, а попрозрачнел. Что ж, «тран» — «бурная», «туил» — «весна». «Ллион» — «ландыш».

— Ландышевая весна, — я оторвалась от лицезрения гористого пейзажа и нежно взглянула на не спящего, тоже с интересом рассматривающего окружающее с рук Силакуи принца.

Вот удивительно нескандальный ребёнок. Ласковый, всем довольный, если кормить вовремя. Точно весь в папеньку.

— Ллионтуил? — Силакуи вопросительно подняла брови, пробуя имя. — Ллионтуил Ганконерион. А неплохо. И да, владыке Трандуилу будет приятно, что ты не забыла…

Ну конечно, она ж мысли читает…

— Кстати, владыка перед отъездом оставил тебе письмо, — она протянула свиток.

О, всё-таки он, кажется, попрощался… взволнованно приняла, развернула.

Нет. Трандуил довольно сухо оповещал, что родить ещё, при желании, я смогу — но есть нюансы. Без его помощи в первом триместре я со стопроцентной вероятностью потеряю плод, а помогать с вынашиванием владыка станет только в том случае, если это будет его ребёнок. И что он взял на себя смелость отключить мой цикл — за ненадобностью оного на ближайшие четыреста лет.

Так и не попрощался, стервец.

80. Сравнительные особенности эльфийской и орочьей педагогики

забрали кнут сломать пытаясь

всю педагогику мою

а я и пряником спокойно

убью

© Умзар

В крепости Рамалоки первым делом была представлена эльфу Гаелориэну, приехавшему чуть раньше. Не он мне — я ему. Владыка Элронд прислал первого учителя для моего сына, и относиться к нему полагалось с пиететом. Гаелорион, как следовало из сопроводительного письма, был опытнейшим педагогом. Обучал младенцев боевым искусствам. Почтительно кланяясь и любезничая (Ганконер присутствовал, кланялся и расточал любезности почище меня), старалась не показать удивления. Какие боевые искусства⁈ Детёнышу три дня исполнилось!

Выяснилось, что самое время: определённые упражнения на моторику и реакцию следовало начинать делать прямо вот с рождения, и эльф прочно осел в дядьках у Ллионтуила. По его указке была сделана специальная колыбелька. Её повесили рядом со стенкой, и я молча, стараясь не показать ужаса, смотрела, как эльф со специфической сосредоточенной улыбочкой периодически тюкает колыбель с младенцем об стену — так, что тому это было достаточно неприятно.

— Богиня, всё идёт, как надо, — Гаелориэн, видя мои глаза, посчитал нужным объясниться, — так тренируется реакция: смотри, аранен уже начинает правильно группироваться, чтобы выдержать удар, и ручку выставляет, гася его. Немного позже организуем детскую, и обучение пойдёт полным ходом.

И так он маньячно улыбался при этом, что я поняла — владыка Элронд действительно прислал в доброте своей великого педагога, очень увлечённого своим делом. Представила детскую в виде полосы препятствий и тут же начала жалеть кровиночку, но не возразила. В жестоком мире Арды нелишним будет научиться всему, чему учат.

Обрадовалась, заподозрив (Ганконер подтвердил), что матери мальчиков балуют — настолько сильно, насколько могут. Испортиться и стать плесенью им не дают отец, преподаватели военных и прочих искусств — и военные лагеря. Мамкины плюшки оттеняют прочие ужасы, и характер выковывается, а озлобление на мир при этом не приходит. То есть моё дело любить и баловать, ни в чём себе не отказывая. Ганконер, у которого никаких мамкиных плюшек в детстве не было, отчётливо боялся, что сыночке их недодадут: я хорошо поняла это после представления принца генералитету.

Действо было организовано на следующий после приезда день. В некоторых вещах Ганконер был очень быстр — и наверняка знал, что делает. В просторной гостиной, залитой светом, на небольшом возвышении поставили кроватку. Меня разодели в золото, и в сопровождении свиты тоже разодетых в пух и прах служанок я стояла слева от кроватки. Справа горелым пнём возвышался благостный Ганконер — в одиночестве. Принц, не пожелавший тихо лежать под парчовым одеяльцем, скинул его и пытался распробовать на вкус большой палец ноги, но, по обыкновению, не скандалил. И чем-то его ввалившаяся толпа орков напугала: во всяком случае, он моментально перевернулся и, стоя на четвереньках, сжался и зашипел потревоженной коброй. Глаза, чёрные, как обсидиан — без белка… Полная пасть полупрозрачных острых, тоненьких, как иголочки зубов — вот чем он Трандуила укусил! И движение в сторону орков сделал агрессивное. Напугалась до ужаса, до тошноты — за него. Что сделают орки? Увидевшие такое крестьяне попытались бы поднять на вилы и адское дитя, и его мать… Напряглась, готовая схватить его и убегать, спасая — да не потребовалось. Далеки орки оказались от крестьян: на грубых рожах расцветало искреннее умиление — как будто прелестного котёнка увидели:

— Юный владыка… — и Ллионтуил тут же оказался одарен со всей щедростью широкой орочьей души.

Я успела рассмотреть погремушку из крысиного черепа с какими-то шуршащими косточками внутри; змеиное чучелко; здоровенный кинжал — то, что оказалось наверху крупной кучи даров, наваленной на полу перед кроваткой. Подходить ближе к «юному владыке» дураков не нашлось, несмотря на умиление. Ллионтуил ещё пошипел и успокоился, видя, что ничего страшного не происходит. Зубы куда-то пропали, глаза стали нормальными.

Я так поняла, что одаривать младенца не собирались: предполагалось только принести клятву верности наследнику. Пассаж с подарками, умилением и лёгким подхалимажем был спонтанен. После принесения клятв атмосфера из торжественно-официозной моментально перешла в сентиментально-семейную: присутствующие перемешались и, попивая из золотых бокалов пеларгирскую лозу, завели светские беседы. Ганконер чрезвычайно по-доброму (насколько возможно для Темнейшего) смотрел на всех окружающих, и к нему периодически подходили с тостами, на которые он весело и с благосклонностью отвечал. Зря ведь боялась: Великий Дракон, конечно, защитил бы сына… просто неожиданно всё это случилось.

Кстати, погремушка из крысиного черепа оказалась вовсе и не погремушкой — дарить-то ребёнку ничего не собирались — а чьим-то талисманом. Что, впрочем, не помешало Ллионтуилу позже