Семь дней Создателя - Анатолий Агарков

Высунулся из автомобиля и первое, что успел схватить взгляд — звёзды, гроздья сверкающих бриллиантов на чёрном холсте неба. Где-то там, в бездонной пропасти вселенной, моя Земля, мой мир, мой виртуальный друг. Как я соскучился. К чёрту эксперимент! К чёрту Зазеркалье! Оптимизатор на руку, дам подмышку и домой.

Только успел подумать, страшный удар в лоб погасил моё сознание, да так скоро, что и боли не успел почувствовать.

День седьмой

Сначала был запах.

Отвратительный запах нечистот и гниющей плоти.

Где я? В мусорном баке, на свалке, в канализационном колодце?

Нет, сначала была мысль.

Я осознал себя. Осознал, что жив и нахожусь в каком-то зловонном пространстве.

Потом был звук.

Бу-бу-бу. Это голоса. Кто-то тужится в трубу и на барабанную перепонку. Бу-бу-бу.

Потом слух прорезался….

— И когда ты, Кащеевна…, была б не бабой, сказал: накобелишься — всех мужиков уже заездила.

— У Катьки ператрицы была така болезь — под кого бы залезь — так её жеребцом лечили.

— Ну, этот вряд ли на жеребчика потянет. Ты, Кащеевна, штаны с его сыми да на хрен погляди — может, не стоит и возиться.

— Глядела уж — все ваши скрученные близко не стояли.

— Нут-ка, подыми ему башку. Ништяк в лобешник приложились — сколь на свету маюсь, таких аккуратных вмятин отродясь не видывал….

Потом был свет.

Я открыл глаза и очень близко увидел чьё-то бородатое лицо и взгляд недобрых, глубоко запрятанных глаз.

— Кажись, оклемался. С тебя флакон, Кащеевна.

— Ой, взаправду зенки размежил. Ну-ка, плесните в кружку бульёну.

— Бойся — кипяток.

К моим губам притиснули край аллюминевой кружки.

— Смотри-ка, пьёт, не обжигается. Вот промялся, буржуй.

Не переводя дух, опорожнил кружку и не расчувствовал в нём обжигающего напитка. Потом перевёл дух и огляделся.

Сарай не сарай, железобетонное строение с высоченным потолком и выбитыми глазницами окон. Костерок оторочен кирпичами, вокруг пяток тёмных фигур. Моя спина покоится на мощном бедре весьма упитанной особы — я бы сказал, болезненно располневшей. Просто жир-трест какой-то.

На одной её ладони мой затылок, пальцы другой тянутся ко рту.

— Обсоси косточку.

В них разваренная…. ну, не говядина, точно. С тонкими коготками…. Это лапка….

Фонтан неусвоенного бульона оросил мою грудь и голое колено благодетельницы.

— Эк, ты, — расстроилась она.

— Не жилец, — подсказал кто-то. — Ишь как нутренности-то отшибли.

— Тебя кто бил, скажи, — Кащеевна утёрла рукавом мне лицо, грудь и своё колено. — Говорить можешь али нет?

Я разлепил губы:

— Почему Кащеевна?

— Придурки прозвали, — она кивнула на окружение. — Надя Власова я. А ты с виду из господ, только нашли тебя у дороги вот с этой ямой в голове.

Она сунула щепоть в мой лоб.

— Пошти на полпальца входит. Мозги-то как не вышибли. Помнишь что?

Я помотал головой.

— Где живёшь? Кем трудишься?

— Ну, ясен хрен, не работягой — это реплика от костра.

— Поутру нашли в беспамятстве и в карманах пустота. Сначала думали дохляк — эти твари сожрать хотели, я не дала.

— Спасибо.

Кто-то с поправкой влез:

— Спасибо слишком много, а вот по флакону на брата сама раз.

Нашлись варианты.

— Теперь, как благородный человек, ты обязан на Надьке жаниться.

Хохот у костра. Реплики.

— Переедешь в дом буржуйский, Кащеевна, мы к тебе на опохмел ходить станем.

— А можа нас, куда пристроишь при барских хоромах — и ноги бить не надо.

— Подымишься, обитель твою сыщем, — пообещала толстая моя спасительница. — На, съешь, сама жевала.

Она сплюнула на ладонь и сунула мне в рот что-то вроде хлебного мякиша. Я поперхнулся и зашёлся в кашле — где-то в пыли, у её ноги, потерялась подачка.

— Ходули-то шевелятся? — спросила Кащеевна, но погладила не бедро или колено, а ширинку брюк.

А чёрт их знает!

Посмотрел на свои конечности. Попробовал согнуть в колене одну ногу — получилось. Потом вторую. И руки функционируют…. Только ощущение, будто на запястье оптимизатор — ни жара костра не чувствую, ни прохлады ночи. И боли не чувствую.

А должна быть!

Пощупал вмятину во лбу — круглую, глубокую — след молотка в пластилине.

— Хоть чернильницу ставь, — порадовалась за меня Кащеевна.

Как могло такое случиться?

Помню бандюков, "Мерседес" чёрный, наш разговор…. Как тормознулись у обочины, тоже помню. Вылез обнадёженный, а потом удар — в лоб, молотком. Должна была треснуть кость и брызнуть мозги, а получилась вмятина. И запекшей крови нет. Даже кожа будто цела.

— Нет зеркальца? — спросил.

— Лежи уж, — Кащеевна убрала мою руку со лба, — князь Гвидон.

Кто-то был начитаннее:

— Если ты про звезду, что в торцу горит, то эта у евоной жонки — царевны-лебедь.

— Что за народ? — спросил и смежил веки, чтобы не видеть испитые рожи в бликах костра.

— Эти-то? — для полного обзора Кащеевна пристроила мою голову на объёмное своё брюхо. — Эти-то? Щас познакомлю. Вон Ванька Упырь — кровь сосёт из мертвяков.

— Врёшь, Надюха, — вяло откликнулся мужичонка с маленьким бледным безволосым личиком, чем-то напоминающим страусиное. Может, крупным широким носом, гнущим шею и фейс к груди? Или маленькими луповатыми глазками, как пуговицы нарядной кофты, поблескивающие всполохами костра? — Кровяка в трупе сворачивается — попробуй, высоси.

— Вы что, действительно человечиной питаетесь?

— И крысятиной, и грачатиной, и ежатиной — мясо же, — это сказал одноногий, безликий, с огромным кадыком на длиной худой шее, в тельняшке под короткорукавым пиджачком с чужого плеча.

— Макс Афганец, — представила Кащеевна товарища. — С зонтиком вместо костыля, а скачет так, что не убежишь — даже не пытайся.

— Зачем мне от него бегать?

— Мало ли…, - покрутил лысой головой с приплюснутым черепом ещё один участник вечерни. — Вот захочешь смыться, не рассчитавшись….

— А я вам должен?

— Боря Свиное Ухо, — представила Кащеевна. — Говорит, в прежней жизни трактир держал — конкуренты сожгли. Сам едва спасся — шевелюру огонь слизнул, а обгорелые уши трубочкой свернулись.

— Слышите, братва, как Звезданутый запел? — забеспокоился бывший трактирщик. — Мы его, буржуя дрёбанного, нашли, с дороги пёрли, от дожжа укрыли, у костра согрели, а он — чего я вам должен? Да ты по гроб жизни нам должен за содеянное — по гроб и не рассчитаешься.

— Угомонись, — махнула толстой рукой Кащеевна.

— Выпить ба, — мечтательно вздохнул малый с крепкими, но обвислыми плечами. И руки у него были мощные — длинные мускулистые с широкими заскорузлыми ладонями. Вот ноги подкачали — короткие, кривые, как у карлика.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});