Дыхание снега и пепла - Диана Гэблдон

дело на пустой желудок.

Джейми заколебался, но, очевидно, нашел ее аргумент заслуживающим внимания, потому что взял вилку и с мрачной решимостью принялся за свиное рагу.

— Джейми…

— Да?

— Может быть, тебе стоит позволить Бердсли выследить Манфреда. Не для того, чтобы навредить ему, конечно. Но мы должны найти его. Он ведь умрет, если не будет лечиться.

Джейми замер с полной вилкой рагу у рта и взглянул на меня исподлобья.

— Да, только если они найдут его, он точно умрет, саксоночка. — Он покачал головой, и вилка добралась до своей цели. Он прожевал и проглотил рагу, одновременно, видимо, додумывая свой план.

— Джозеф в Бетабаре, сватается. Ему нужно сообщить, и, по-хорошему, мне бы стоило взять его с собой к Макгилливреям. Но… — Джейми задумался, по-видимому, представляя себе мистера Уэмисса — мягкого и робкого мужчину и, увы, самого бесполезного союзника, по общему мнению. — Нет, я сам поеду и скажу Робину. Может, он тоже начнет поиски Манфреда, если тот сам не передумал и не вернулся домой.

Это была воодушевляющая мысль, и Джейми уехал, надеясь на лучшее. Он вернулся около полуночи, мрачный и молчаливый: я поняла, что Манфред не вернулся.

— Ты сказал им обоим? — спросила я, откидывая одеяло, чтобы он забрался в постель рядом со мной. Он пах лошадьми и ночью, холодно и остро.

— Я попросил Робина выйти со мной и сказал ему. У меня не хватило смелости сказать это Уте в лицо, — признал он. Он улыбнулся мне, устраиваясь под одеялом. — Надеюсь, ты не сочтешь меня трусом, саксоночка.

— Ну уж нет, — заверила его я и наклонилась, чтобы задуть свечу. — Главное достоинство храбрости — благоразумие.

* * *

Мы проснулись незадолго до рассвета, потому что кто-то барабанил кулаками в дверь. Ролло, спавший наверху лестницы, мгновенно слетел вниз с угрожающим рычанием. За ним последовал Йен, который караулил у постели Лиззи, пока я спала. Джейми соскочил с кровати и, схватив заряженный пистолет с комода, присоединился к ним.

Сонная и сбитая с толку, потому что проспала меньше часа, я поднялась с пульсирующей головой. Ролло на секунду прекратил лаять, и я услышала, как Джейми спрашивает через дверь, кто там.

Этот вопрос был встречен новой очередью ударов, отозвавшейся эхом на лестнице. Стук сопровождался визгливым женским криком, который сделал бы честь какой-нибудь мощной вагнеровской арии и, казалось, сотрясал весь дом. Уте Макгилливрей.

Я начала выбираться из постели. Снизу тем временем раздавался шум нескольких голосов, лай, звук отпираемого засова и следом перепалка еще громче прежнего. Я подбежала к окну и выглянула наружу. Во дворе стоял Робин Макгилливрей, очевидно, только что спешившийся с одного из двух мулов. Он выглядел гораздо старше обычного и немного сдувшимся, как будто дух покинул его, забрав с собой всю силу и оставив тело вялым и бесполезным. Он отвернулся от переполоха, происходившего на крыльце, и закрыл глаза. Солнце только-только поднималось, и его чистые яркие лучи осветили изможденное и осунувшееся лицо мужчины, оно выглядело отчаянно несчастным. Как будто почувствовав мой взгляд, Робин открыл глаза и поднял лицо к окну. Он был растрепан, глаза покраснели. Макгилливрей увидел меня, я помахала ему, но он не ответил на мое робкое приветствие. Вместо этого он отвернулся, снова закрыл глаза и застыл в ожидании.

Переполох внизу переместился в дом и, похоже, двигался вверх по лестнице, сопровождаемый увещеваниями на гэльском, немецкими ругательствами и лаем Ролло, который никогда не жалел сил, чтобы привнести праздничное настроение.

Я сдернула халат с гвоздя, но едва успела засунуть одну руку в рукав, как дверь в спальню широко распахнулась и грохнулась о стену с такой силой, что отскочила и ударила Уте в грудь. Нимало не смутившись, она снова толкнула дверь и двинулась на меня со сверкающими глазами и съехавшим набок чепцом, как многотонный грузовик.

— Ты! Weibchen! Как ты сметь, такое оскорбление, такой ложь болтать о мой сын! Я тебя убить, я повыдергивать твои волосы, nighean na galladh!

Она бросилась на меня, и я отпрянула в сторону, едва увернувшись от ее смертельной хватки.

— Уте! Фрау Макгилливрей! Послушайте ме…

Вторая попытка оказалась более удачной: она схватила меня за рукав ночной рубашки и дернула его, с треском раздирая ткань у меня на плече, а свободной рукой вцепилась мне в лицо.

Я отшатнулась, закричав что было сил, в памяти всплыло воспоминание о том, как другая рука ударила меня по лицу, руки потянули меня…

Я ударила ее, продолжая истошно кричать, все мое существо переполнял ужас. Мой вопль не прекращался, крошечные остатки здравого смысла где-то в глубине мозга фиксировали происходящее с бессильным изумлением, но этого было недостаточно, чтобы остановить животную панику, беспричинную ярость, которая била из меня, как из внезапно обнаруженного гейзера.

В слепом исступлении, дико крича, я снова и снова обрушивала кулаки на противника — даже в этот момент продолжая удивляться, зачем я все это делаю?

Чья-то рука обхватила меня за талию и оторвала от пола. Новый приступ паники охватил меня, и затем я вдруг обнаружила себя в одиночестве, меня никто не трогал. Я стояла в углу у платяного шкафа, задыхаясь и покачиваясь как пьяная. Передо мной, расправив плечи и вытянув руки в стороны, заслоняя меня, стоял Джейми. Он что-то говорил, очень спокойно, но я утратила способность понимать человеческую речь. Я прижалась руками к стене, и ее твердость меня немного успокоила.

Кровь бешено стучала в ушах, звук моего дыхания пугал меня, он напоминал удушье, которое я ощущала, когда Харли Боббл сломал мне нос. Я закрыла рот и замерла, стараясь избавиться от этого чувства. Идея с задержкой дыхания, похоже, сработала — у меня начало получаться осторожно вдыхать через нос.

Уте двигала губами, и я стала смотреть на них, пытаясь заново разобраться в происходящем, вернуться в настоящее.

Движение губ Уте привлекло мое внимание, и я уставилась на них, стараясь заново определиться в месте и во времени. Я слышала слова, но не понимала их. Я размеренно дышала, позволяя словам окутывать меня подобно воде, я разбирала оттенки эмоций: гнев, увещевания, протест, смягчение, пронзительный вопль, рычание — но конкретного смысла для меня в них не было. Затем я глубоко вздохнула и вытерла лицо — оно почему-то оказалось влажным, — и внезапно все пришло в норму. Я слышала и понимала.

Уте пристально смотрела на меня, на ее лице отражались злоба и отвращение, чуть смазанные тщательно скрываемым ужасом.

— Ты безумная, — сказала она, кивая головой. — Я поняла. — Она говорила почти спокойно. — Что