Листы дневника. В трех томах. Том 3 - Николай Рерих

В "Новом Мире" (Москва, № 3, 1946) вдумчивая статья Караваевой "Люди и встречи". Она описывает посещение мастерской Пикассо:

"Посреди комнаты — отформованная в гипсе статуя в натуральную величину: мужчина, прижимающий к груди ягненка. Все в этой фигуре как бы обнажено и вместе с тем искривлено — кажется, все мышцы лица, шеи, руки, спины сдвинулись с мест, назначенных им природой, и словно разлагаются на глазах. Еще ужаснее показалась мне отлитая из бронзы огромная женская голова, которой впору было бы находиться на теле кариатиды. И эта бронзовая голова будто распадалась на свои составные части. Глаза выскочили из орбит и, потянув за собой зрительный нерв и все мышцы глаза, так и застыли на лету, похожие на две трубки с шариками на концах; нос, далеко высунувшийся вперед, напоминал уродливый нарост; грубые, раздувшиеся губы; толстые, будто вздыбленные пряди волос, похожие на растревоженные лопатой слои сырой, тяжелой земли… Мы поднялись по деревянной лестнице в живописную мастерскую Пикассо. Такая же большая, светлая и простая комната, только без длинного стола. Много полотен, особенно — натюрмортов… Какая угнетающая нарочитость!.. На натюрмортах несколько чайников — металлические чайники почему-то с продавленными боками, а грязно-сизый блеск металла в этих вмятинах сгущается в мрачное пятно… Какие-то некрасивые кувшины и чашки, вялые, растрепанные, словно вытащенные со дна подвалов овощи; селедочные хвосты, осколки зеркал, измятые жалкие цветы, будто подобранные на мостовой, — что это? Горечь? Ирония? Образно-пессимистическое утверждение, что в каждодневной жизни, окружающей человека, нет ничего достойного отвечать его стремлениям?..

Посреди комнаты большое полотно — трудно сказать, завешено оно или нет, потому что вообще… трудно понять, что тут изображено. Общий тон картины голубой, заставляющий вспомнить о колористических увлечениях Пикассо в начале 900-х годов: "голубой" и "розовый" периоды.

Голубому тону подыгрывают белые и серые тона. Напряженно вглядываясь в это нагромождение больших и малых кубов, различаешь борющиеся фигуры, видишь кого-то нападающего, кого-то лежащего, чей-то кулак, сжимающий нож. Странно, от этой чрезмерно усложненной, стиснутой в пределах трех красок живописи, веет трагической наивностью — больше того: каким-то, если можно так сказать, тупиком внутреннего зрения… Рядом с голубым полотном стоит другое, поменьше: "Мать и дитя". Сочные, полнозвучные краски; синее, зеленое, малиновое, черное, коричневое, желтое, розовое. Мать — розоволицая голова, напоминающая разрисованную… дыню, лежащую на боку, — мать обнимает дитя. У дитяти голова представляет собой тоже разрисованную дыню меньшего размера. И во всем остальном это невероятное, бессмысленное, как ярко раскрашенный приснившийся кошмар, существо повторяет фигуру так называемой матери: те же остановившиеся шарики глаз, вывернутые губы, перекошенные черты лица, те же бесформенные руки и ноги, похожие на тяжелые ласты морских животных.

И будто близкая им родня, повторяет их своими красками и самой изобразительной манерой третье большое полотно: "Дама в синей шляпе"… Это телесно-розовое и синее так же могло бы радовать глаза чистотой и сочностью тона (как и только что описанные "Мать и дитя"), если бы не зрелище распада, которому служат эти краски. "Дама в синей шляпе" представляет собой как бы апогей всех уродств, смещений, всего антижизненного и обессмысленного, что довелось мне увидеть здесь. Лицо дамы будто рассекли надвое, а потом плохо приставили половинку к половинке, один глаз выше другого, розовый нарост носа с черными рваными ямами ноздрей перекошен и страшен; вместо рта малиновые кусочки рассеченных губ — одна выше другой. Я смотрю в черные маслины глаз дамы в синей шляпе — и мне вдруг становится горько и досадно… Я сейчас вам покажу кое-что… это все карандаш…

Он быстро вернулся, неся большую синюю папку. Положил ее на пол, развязал и, придерживая ее левой рукой, поднял правой рукой большой лист ватмана… и мы ахнули. Этот карандашный рисунок перенес нас в совсем иной мир творчества!..

— О, как это прекрасно!

— Чудесно! Изумительно!..

Я показал их вам, советским людям, потому что знаю: вы это понимаете… А наша рафинированная публика этого не понимает!

— Этой рафинированной публике нужна вот эта дама в синей шляпе?

Он кивает, пожимая плечами: да, это так".

Каждый прочитавший эту статью воскликнет: "Экий наглец Пикассо! Наконец, опубликовано его признание в раболепстве перед публикой. Подозревали, что он — "чего изволите", это было предположение, но вот теперь он сам признался в неискренности своего художества и в услужении вкусам сомнительной публики и торгашей". Рабское "чего изволите" всегда считалось позорным, особенно же если сам автор осудил себя навсегда. Однажды латинский поэт признался: "Бедность заставила меня писать стихи". Но поэт был подлинный творец, и ему нечего было признавать, что стихи его писались в рабскую угоду невеждам. Многие поблагодарят Караваеву за ее правдивое, знаменательное осуждение неискреннего, иначе говоря, поддельного искусства, хотя бы и раззолоченного прессой.

Да, странно слышать о раболепности искусства от самого художника. Столько сейчас говорится о свободе искусства, что самопризнание в служебности звучит дико. Преступно огрублять вкус народа. Впрочем, будем надеяться, что раздадутся отважные, свободные голоса и эфемериды отлетят. Иначе, к чему все культурные сообщества, если они будут подавлены темным безвкусием? Мрачны потемки на земле. Никогда еще не было столько смятения и смущения. Переживать это столпотворение нелегко. Если не смотреть ввысь, то некуда и обратиться. "Аграфы" в буквальном переводе значит "незаписанное". Греческое слово, вероятно, употребляется в разных языках. Аграфы также называются пряжками. Помню в Париже забавный разговор двух профессоров. Один, археолог, говорил о старинных пряжках, а другой, историк — о священных преданиях. Довольно согласно каждый говорил о своем предмете, пока я не нарушил странную беседу, сказав: "Да вы говорите о разных предметах". Аграфисты сконфузились. Я жалел, что прервал оригинальный диспут.

Еще пакет от Вас с журналами — любопытно. Редкое совпадение — три конференции в Дели. Азийская конференция, художественная конференция и конференция искателей истины. Всем даны мои приветствия. На Азийскую конференцию из Москвы объявлены делегаты от 5 республик. Наверно, Святослав и Девика с ними встретятся. Вообще, великое нагромождение в Дели. Ко всему прочему еще и новый вице-король. Тут и конференции, и выставка, и вице-король, и мусульманские демонстрации, и стрельба, и военное положение. Можно сказать, полная чаша всякой всячины и строительной и разрушительной. Звали меня, но уж очень трудно теперь передвижение по Индии. Грозди висящих пассажиров напоминают кое-что из прошлого.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});