Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Бжеский даже отшатнулся, озадаченно глядя на Дембицкого.

- Вот чудак! - проворчал он. - Отродясь не встречал такого грубияна.

- Но вам, наверно, еще не случалось пугать барышень картинами, которые кажутся им драматичными, а у человека рассудительного вызывают только тошноту.

Бжеский вскочил и прохрипел, размахивая кулаками:

- Да понимаете ли вы, любезнейший, что я умираю? Что я не сегодня-завтра умру? А вы здоровы как бык!

- Я уже много лет страдаю тяжелой болезнью сердца, - возразил Дембицкий. - Любая минута может стать для меня последней. Тем не менее я не пугаю барышень...

- Так у вас болезнь сердца? - прервал его Бжеский. - Очень приятно! прибавил он, пожимая Дембицкому руку. - Приятно познакомиться с товарищем по несчастью! Может, вы и отравитесь со мной за компанию: право же, глупо сидеть вот так и ждать! А у меня припасена отличная синильная кислота...

Мадзя глядела на них, ломая руки. У нее в голове мутилось.

- И часто вы думаете об этом? - спросил Дембицкий.

- Нет, вы просто великолепны! О чем же я еще должен думать, о чем я еще могу думать? Днем, глядя на людей и их суету, я чувствую себя чужим среди них и представляю себе ту минуту, когда никакие силы человеческого ума, никакие крики не смогут разбудить меня и напомнить, что когда-то я был таким же, как все люди. А ночью я не гашу света и все время озираюсь: мне чудится, что в любую щель может проникнуть неуловимая тень, которая в мгновение ока заполнит мою комнату, всю землю, весь мир. И я погружусь в такое страшное небытие, что, если бы даже сверхчеловеческая мудрость сумела снова влить в мои жилы свежую кровь, я все равно не вспомнил бы, что когда-то существовал. Все покажется мне чужим, даже наш сад в Иксинове. И ничто меня не тронет, даже твое удивление, Мадзя, и рыдания наших стариков.

- Ах, Здись, Здись, что ты говоришь? - шептала Мадзя, обливаясь слезами.

- Для умирающего вы, пожалуй, слишком многоречивы, - вмешался Дембицкий. - Не знаю, умрете ли вы от чахотки, но желтого дома вам не миновать.

- О, я в здравом уме! - возмутился Бжеский, задетый этими словами. Каждый имеет право говорить о том, что его занимает; так почему же не поговорить о конце жизни, если ты с нею расстаешься.

Он заходил по комнате, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос.

Мадзя смотрела на него в оцепенении. Неужели это ее брат, неужели это веселый, неугомонный Здислав, с которым они играли в детстве? Совсем недавно он качался на верхушке липы, как на качелях, а сейчас говорит о смерти так, что можно просто прийти в отчаяние!

Вместе с тем Мадзя заметила, что Дембицкий произвел на брата сильное впечатление. Она догадалась, что в душе больного, наряду со страхом смерти, появился новый страх. Быть может, он испугался, что может сойти с ума, на что намекнул старик. Во всяком случае, его отвлекли от навязчивой мысли, и это уже было хорошо.

"Но каков Дембицкий! - подумала Мадзя. - Откуда у него этот иронический и резкий тон? Никогда бы не поверила, что такой тихоня может решиться на подобную вещь".

Здислав все расхаживал по комнате, но речь его стала более внятной.

- Нет, как вам это понравится! Шатается к сестре, черт его знает зачем, а мне, брату, не дает поговорить с ней о своей беде! Через месяц, может, даже через неделю, я буду лежать в темном гробу, посреди холодного костела, один. Вот тогда я никому не помешаю. А он еще сегодня хочет сделать из меня покойника. И ради каких-то глупых правил, по которым неприлично жаловаться, подавляет мою личность, прерывает ход моей мысли, быть может, последней...

- Положительно, вы хотите потерять рассудок, - заметил Дембицкий.

- Идите вы к черту со своей психиатрией! Разве я не здраво рассуждаю?

- Вы никак не можете освободиться от одной навязчивой мысли. Это называется мономанией.

- Но поймите же, - кричал Здислав, задыхаясь и размахивая кулаками перед самым носом собеседника, - поймите, что эта моя единственная мысль великая мысль! Ведь там, в могиле, куда вы бросите мои останки, будет разлагаться уже не только человек, но и весь мир! Тот мир, который отражается в моем мозгу и сегодня еще существует! Но завтра его уже не будет. Для вас моя смерть будет просто исчезновением одного человека, а для меня - гибелью всего мира: всех людей, которые его населяют, всех картин природы, солнца, звезд, всей прошедшей и будущей жизни. Поймите же, сударь, то, что вам, - пока не подошел ваш черед, - представляется обыденным происшествием, для меня мировая катастрофа: погибнет все, что я вижу и видел, все, о чем когда-либо думал!

- Короче говоря, - прервал его Дембицкий, - вам кажется, что после так называемой смерти наступает так называемое небытие?

Бжеский пристально посмотрел на старика.

- То есть, как это кажется? Не кажется, а так оно и есть... А что вы думаете об этом?

- А я твердо убежден, что смерть - это продолжение жизни, только эта новая жизнь полней, чем нынешняя.

- Вы что, насмехаетесь надо мной? - воскликнул Бжеский.

- И не думаю. Я уверен в своей правоте. Благодаря этому я всегда сохраняю хорошее расположение духа, хотя мне угрожает большая опасность, чем вам; а вы тут мелодраму разыгрываете.

Мадзя слушала с напряженным вниманием; Здислав просто остолбенел.

- Прошу прощенья, сударь, - неожиданно спросил он у Дембицкого, - вы богослов или филолог?

- Нет. Я математик.

- И вы говорите, вы верите, что смерть...

- Является продолжением жизни, которая к тому же становится полней, закончил Дембицкий.

Бжеский отошел от старика и присел на диванчик. Мадзя почувствовала, что в душе брата неожиданно началась тяжелая борьба. У нее мелькнула мысль, что со стороны Дембицкого жестоко внушать больному такие надежды, но вместе с тем ей было любопытно, на каком основании старик все это говорит? Ведь она не впервые слышит от него такие речи.

"Небытие и - вечная жизнь... Вечная жизнь!" - при одной только мысли об этом в сердце Мадзи проснулась такая безумная радость, что она готова была не только утешать брата, но и умереть вместе с ним, только бы поскорее обрести эту более полную жизнь.

- И это утверждаете вы, математик? - снова заговорил Бжеский. - Вопреки голосу науки, которая отвергает метафизические бредни и признает только две неопровержимых истины: энергию и материю. Именно энергия и материя, продолжал он в задумчивости, - образуют то бесконечное течение бытия, в котором появляются отдельные волны и, просуществовав некоторое время, исчезают, уступая место другим волнам. Я тоже - одна из таких волн... и конец мой уже близок!

- А что же представляют собой энергия и материя? - спросил Дембицкий.

- То, что воздействует на наши органы чувств, на химические реактивы, на весы, термометр, манометр, гальванометр и прочее, - ответил Бжеский и снова задумался.

- И это все, что поведала вам наука, ничего больше?

- Все.

- Ну, ко мне она была милостивей, - сказал Дембицкий. - Математика говорит мне о разных видах чисел, из которых только один вид поддается восприятию с помощью органов чувств, а также о таких формах и измерениях, которые вовсе этим органам недоступны. Физика учит, что энергия вселенной неуничтожаема, химия говорит, что неуничтожаемо и то, что мы называем материей, и что материя состоит из атомов, неуловимых для органов чувств. Биология показывает нам бесконечное разнообразие форм жизни, происхождение и природа которых лежат за пределами нашего опыта. Наконец, психология располагает длиннейшим перечнем свойств и явлений, которые невозможно обнаружить с помощью органов чувств, но которые тем не менее прекрасно известны каждому человеку из наблюдений над самим собой. А как вы можете доказать, что после смерти наступает небытие? - прибавил он после минутного молчания. - И что, собственно, представляет собой это небытие? Какими органами чувств обнаружено оно во вселенной, каждая щель которой заполнена либо весомой материей, либо невесомым, но реальным эфиром?

- Я говорю не о небытии в материальном мире, а имею в виду прекращение психических процессов, которые длятся какое-то время, а потом затухают навсегда, - возразил Бжеский.

- А откуда вы знаете, что психические процессы затухают? В чем это затухание проявляется?

Бжеский первый раз улыбнулся.

- Ну, и чудак же вы, сударь! А крепкий сон, обморок, усыпление хлороформом - это что же, по-вашему?

- Никакого прекращения самих психических процессов здесь нет, просто мы на какое-то время перестаем сознавать их, а потом наше сознание вновь пробуждается.

- Но после смерти никакого пробуждения не будет, ведь организм начнет разлагаться, - заметил Бжеский.

- И это говорит химик! Если вы имеете в виду разложение человеческого организма, то он разлагается беспрерывно, каждую секунду. Более того: не менее одного раза в год наш организм полностью обновляется, ни одна частица не остается в нем без изменения, разве только инородные тела. Из этого следует, что не меньше, чем один раз в год семьдесят килограммов человеческого тела становятся трупом и что вы в свои тридцать лет уже тридцать раз отдавали свой организм воздуху и земле. Ни одна из этих тридцати смертей не только не уничтожила вас, но даже не обеспокоила; а сейчас, при мысли о тридцать первой смерти вы вдруг поднимаете панику, стенаете над своим трупом и даже грозите концом света. А чем этот ваш новый труп будет лучше тридцати предшествующих? Ей-ей, не пойму.