Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

"Сегодня непременно получу, - думала она. - Не было с утра, значит, будет днем. Не сегодня - завтра..."

Когда бы ни появлялся на четвертом этаже почтальон, шаги которого она уже узнавала, Мадзя стремглав выбегала за дверь.

- Нет ли мне письма? - спрашивала она. - Бжеской?

- Нет, барышня, - отвечал почтальон, кланяясь и улыбаясь.

- Не может быть! Поищите, пожалуйста, в сумке!

Почтальон извлекал из сумки пачку писем и вместе с Мадзей перебирал их. На имя Бжеской опять ничего не было.

- Какой Здислав нехороший! - с горечью шептала Мадзя.

Она утешала себя тем, что брат на несколько дней, а может, и недельки на две уехал, но как только вернется, тотчас вызовет ее к себе. Порой ей, однако, приходило в голову, что брат мог уехать на отдых и просидеть где-то еще целый месяц. Тогда Мадзя впадала в отчаяние.

"Что же мне делать все это время?" - с тревогой думала она, представляя себе бессонные ночи и жаркие дни, которые тянутся бесконечно, когда у тебя нет работы, нет друзей, когда нельзя даже выйти из дому.

Как-то она решила хоть на несколько дней съездить в Иксинов, но тут же отказалась от этой мысли. Вспомнились сплетни о Стелле и ее ребенке, - и решимость покинула Мадзю.

Как бы ее приняли старые знакомые? Сколько ей пришлось бы выслушать вопросов о Сольском и упреков за разрыв с ним? Да и придет же, наконец, письмо от Здислава!

Однажды после занятий с Зосей она повела девочку в Лазенки. Они гуляли до самого вечера, кормили лебедей, мечтали о том, как это было бы хорошо, если бы им позволили покататься в лодке по пруду. После прогулки Мадзя почувствовала себя гораздо бодрее и повеселела. Но когда она проводила Зосю к Дембицкому, в особняк Сольских, и увидела освещенные окна комнат, в которых жила Ада, ею снова овладела страшная тоска.

Никогда больше ей сюда не вернуться! Никогда больше не увидеть Сольского! Многое могло бы еще измениться, если бы не эта злосчастная прогулка с паном Казимежем. И зачем она пошла с ним? Зачем целовал он ее, разрывая тем самым узы, которые связывали ее с Сольским? Ведь после того, что произошло, она уже не может выйти за Сольского.

Пан Казимеж понес кару за свой поступок; но что ждет ее? Одно она уже видит: только Сольский мог примирить ее с жизнью и открыть перед ней неведомые горизонты, составить ее счастье. Рядом с ним она нашла бы покой и цель в жизни; рядом с ним исцелилась бы и раскрылась ее душа, полная сомнений и терзаний, увядающая, как сорванный лист, который не знает, куда занесет его судьба.

Однажды после обеда, - это было через неделю после дуэли пана Казимежа, - к ней притащился усталый Дембицкий. Он извинялся за то, что так редко навещает ее, говорил, что ему трудно подниматься на четвертый этаж, спрашивал, есть ли у нее уроки, здорова ли она, почесывал затылок и, наконец, с видом человека, не знающего, как выйти из затруднительного положения, заговорил о погоде.

- Дорогой пан Дембицкий, - улыбаясь, перебила его Мадзя, - не для того же вы меня навестили, чтобы разговаривать о жаре. Я догадываюсь, что вы должны сообщить мне какую-то неприятную новость, и хочу услышать ее поскорей.

- Напротив, очень приятную... Э, да что тут разводить дипломатию! махнул рукой Дембицкий.

- Вот именно, так оно лучше.

- Так вот в чем дело. Как вам известно, у пана Норского была дуэль...

- Он умер? - в испуге спросила Мадзя.

- Какое там! Пан Казимеж и с виселицы сорвется, если она не очень высокая! Так вот по делу этого счастливчика у меня была сегодня панна Ада... Она упала передо мной на колени и просила, чтобы я вот так же упал на колени перед вами, чего я, разумеется, не сделаю, и молил вас... знаете, о чем?

- Даже не представляю себе.

- О том, - продолжал Дембицкий, - чтобы вы не церемонились и чтобы пан Норский не церемонился, в общем, чтобы вы без всяких церемоний поженились. Панна Ада знает, что вы любите Норского, а Норский любит вас. Если же вы стеснены в материальном отношении, то панна Ада будет вас на коленях просить принять от нее тридцать тысяч рублей на обзаведение...

Тут Мадзя залилась таким непритворно веселым смехом, что математик только рот разинул и сделал несколько неуклюжих движений, которые, по его мнению, должны были выражать отчаянную веселость.

- Более того, - продолжал Дембицкий, размахивая руками, как ощипанный гусь, который вдруг собрался взлететь. - Более того, панна Ада сама влюбилась в этого Норского. Вчера она ездила в Беляны и сегодня опять собирается туда. Она боготворит бедного пана Казимежа, и если сватает вас за него, то приносит огромную жертву. Жертвует собой ради неблагодарных!

- Пусть не жертвует, - сказала Мадзя. - Клянусь вам, и свои слова, если хотите, повторю при Аде и пане Казимеже, что, будь он единственным мужчиной в мире, я и тогда не вышла бы за него. Были минуты, когда мне казалось, что я люблю его. Но сейчас, когда я узнала его ближе, я убедилась, что он для меня ничто, - краснея, прибавила Мадзя. - Конечно, женщина может пожертвовать всем, погубить себя даже ради плохого человека, но только при условии, что она верит в его талант и характер. Я эту веру потеряла.

- Я передам Аде, что вы не любите Норского, - сказал Дембицкий, - но о том, какого вы мнения о нем, я умолчу.

Мадзя захлопала в ладоши и снова начала смеяться, а старик помогал ей, как умел, строя гримасы, которые должны были означать, что ему ужасно весело, а на деле ничего не означали.

Глава семнадцатая

Тьма и свет

Когда у раскрасневшейся Мадзи от смеха даже слезы выступили на глазах, а почтенный математик стал гримасничать, точно отрубленная голова под действием электрического тока, дверь комнаты отворилась, и на пороге показался странный человек.

Это был молодой, довольно высокий мужчина в длинном пальто. Темная щетина на небритых щеках неприятно подчеркивала болезненную бледность. Когда он снял шляпу, стали видны темные круги под большими серыми глазами и впалые виски.

Незнакомец взглянул на Дембицкого, затем на Мадзю, которая с еще не погасшей улыбкой на губах поднялась с диванчика, пристально всматриваясь в его лицо.

- Не узнаешь? - хриплым голосом спросил гость.

- Здислав?.. - прошептала пораженная Мадзя.

- Вот видишь, даже ты не сразу меня узнала! Как же я изменился!

Мадзя бросилась к нему с протянутыми руками. Но гость отстранил ее.

- Не прикасайся, - сказал он, - заразишься!

Мадзя порывисто кинулась на шею брату и начала целовать его.

- Здислав, Здись! Дорогой Здись! Что ты говоришь? Что это значит?

Гость не защищался, он только старался повернуть голову так, чтобы Мадзя не могла поцеловать его в губы.

- Ну, довольно. Лучше представь меня этому господину, который смотрит на нас с тобой, как на сумасшедших.

- Мой брат Здислав, мой почтенный друг пан Дембицкий, - запыхавшись, сказала Мадзя.

Здислав подал Дембицкому руку и, присев на диванчик, сентенциозно изрек:

- Недруги пойдут за нашей похоронной процессией, чтобы убедиться, действительно ли мы умерли и хорошо ли нас зарыли. Ну, а друзья, те идут за гробом, чтобы поразвлечься.

Мадзя недоуменно посмотрела на него.

- Откуда ты? Что с тобой случилось?

- Я бросил работу, - ответил брат, - и ищу уголка, где бы можно было спокойно умереть. Ну, что ты так смотришь на меня? Все очень просто. У меня скоротечная чахотка, и силы мои угасают. Если бы не страх смерти, который, как это ни странно, поддерживает во мне остатки сил, я бы уже умер. Три недели я сплю, только сидя в кресле. Если бы я прилег хоть на минуту, то сразу провалился бы в бездну вечной ночи, с которой пока еще борюсь, но которая не сегодня-завтра поглотит меня. Как это ужасно: прожить мгновение, чтобы навеки превратиться в ничто! Навеки!..

Побледневшая Мадзя слушала брата, то и дело хватаясь за голову. Дембицкий смотрел на него своими добрыми глазами. Ободренный вниманием слушателей, больной взволнованно продолжал:

- Вы, здоровые люди, понятия не имеете о том, что такое смерть. Не тьмой, в которой тлеет забытый всеми смрадный труп, представляется она вам, а элегией. Вы не задаетесь вопросом, какие сны могут рождаться в мозгу, в котором медленно течет разложившаяся кровь? Что должны ощущать останки человека, когда на его лицо, вместо воздуха и солнечных лучей, падают песок и могильные черви?

- Боже милосердный, как это страшно! - прошептала Мадзя, закрывая руками глаза.

- Как это прежде всего отвратительно, - вмешался Дембицкий.

- Что вы сказали? - не понял больной.

- И нелепо, - прибавил старик.

- Мадзенька, растолкуй, пожалуйста, этому старому господину, - со злостью сказал больной, - что я не школяр, а химик и директор фабрики.

- Таких директоров, как вы, я воспитал добрых три десятка, - спокойно продолжал Дембицкий. - Это дает мне право утверждать, что химия не научила вас трезво мыслить, а директорство - владеть собой.

Бжеский даже отшатнулся, озадаченно глядя на Дембицкого.