Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

не соврали. А теперь иди к себе в камеру, жди Вана. Он вас выведет на свободу.

***

Был уже вечер, холодный и снежный, почти как зимний, за холмами гремели раскаты взрывов, глухие и далёкие. Это началось котивское наступление, медивы отступали в Генгаг, над которым кружили, словно стервятники, муринские бомбардировщики, бомбя уже в который раз, безжизненные руины. И вроде бы был бой как бой, боями озверевших от страха и жестокости людей, было уже не удивить, но, что-то в воюющих надломилось. Медивы и котивы до сих пор ненавидели друг друга, но уже стали задумываться о почве этой ненависти. Головы миллионов солдат были словно чан с соком, что начал бродить. А изменилось только одно, в этом неизменном мире – люди устали. Устали убивать и умирать, и не жалость будоражила их умы, не сочувствие и понимание, а именно усталость. Война стала для них обыденностью душа и сердце требовали перемен. Дорога к несбывшейся победе была усыпана могилами, а хотелось уже хоть какого-то логического конца. Это брожение по обе стороны не могло не повлиять на действия бойцов. Кто-то бросал оружие и отказывался идти в бой, за что карался ещё исправной карательной машиной власти, кто-то симулировал болезни, пытаясь безуспешно отсидеться в госпитале, а другие и вовсе калечили себя. Это была группа тех, кто пытался сбежать от надоевшего им мира страха и боли. Но была и другая группа солдат, что превратились из людей в зверей обезумевших от жестокости и упивающихся ей. Они насиловали, грабили и издевались не видя в этом чего-либо плохого, оправдывая самые извращённые свои поступки негласным правилом – война всё спишет. Шёл четвёртый год войны, в которой не вырисовывалось ни одного победителя, а список проигравших рос с каждым месяцем.

По редкому лиственному лесу, ступая на скользкий осенний снег, что покрывал ещё зелёную траву, шли трое. Чак, Китти и Ван. Фавиец цепко держал свой взгляд на спинах пленников и в душе был, как ребёнок рад, что Касер не посмел их убить. Они ему понравились. Чак не сильно, в его глазах он был олицетворением котивского офицера, подлого и беспринципного, таких уважать и любить было сложно, но симпатию Зит всё же вызывал, своей заботой о Китти. Девушка же, напротив, была Вану очень симпатична, она привлекала своей внешней красотой и глубокими, яркими глазами, при виде которых, хотелось помочь, поддержать и пожалеть. К тому же, всем своим уставшим видом Китти вызывала сочувствие не только у Вана, но и у многих солдат роты. Здоровяк с утра принёс ей ведро тёплой воды и кусок мыла, дабы та могла умыться, хотя сама ничего у него не просила. Не будь, наверное, Китти, то с Чаком бы не церемонились и легче бы Касеру удалось принять решение о расстреле, но брать на душу убийство молодой девушки не хотелось никому.

Они прошли по заснеженной лощине, ветер бил им в лицо колючими снежинками и щипал замёрзшие щёки, холодным ветром. Ван скомандовал:

– Стой.

Все тут же остановились и посмотрели друг на друга. В дали раздался глухой взрыв, словно издалека шла грозовая туча.

– Вот и всё, – спокойно сказал Ван смотря на пленников.

– Спасибо вам, – уткнувшись своими зелёными глазами, поблагодарила Китти, а из-за рта шёл пар. Чак закурил. – Я вам очень благодарна, Ван, спасибо большое, что пощадили нас и за то, что относились к нам, как к людям. Я надеюсь у вас всё будет хорошо. Вы и ваш капитан – хорошие люди. Надеюсь, наши страны вскоре помирятся и я смогу вас отблагодарить чем-нибудь кроме слов.

– Пожалуйста. Будьте здоровы, господа котивы, – сказал краснощёкий фавиец и пустил в мрачное небо автоматную очередь. – По легенде мы с вами всё-таки расправились. Не нужно роте знать о вашем помиловании, Китти, это вам. – Ван протянул ей свой рюкзак. – Там немного еды и принадлежности для умывания. Пусть будет подарком.

Китти приняла подарок из огромных ладоней парня и искренне поблагодарила его. Ван развернулся к ним спиной и закинув автомат на плечо пошёл прочь. Чак затянулся сигаретой и швырнув окурок в сторону сказал:

– Нам пора отсюда уходить. Скоро наши тут всё с землёй сравняют.

– Тут уже нечего ровнять…

Глава 28

Мурзан сидел на мягком кресле во главе огромного овального стола. Он без интереса смотрел на собравшихся; министров разных областей и министерств в глаженных пиджаках и сияющих рубахах. У каждого на груди блистал начищенный красный кружок партийного значка. По другую сторону стола сидели тучные генералы в обвешанных медалями мундирах. Они все что-то несвязно бормотали, их рожи лоснились от пота, кто-то кашлял, кто-то кряхтел. По правую руку от него восседал несменный министр внутренних дел и ближайший друг и сподвижник Маута – Селим Хегер.

Правителю было всё равно о чём идёт такая бурная беседа, лишь редкие отрывки фраз долетали сквозь пелену до его разума. Что-то говорилось о восстании в Берке, что-то о боях на северном фронте, а какой-то тощий министр пожаловался на голод в юго-восточных регионах. За Мурзана то и дело отдувался Хегер. Он грозно возражал, бил кулаком по столу и обещал покарать каждого, кто осмелиться в такие трудные для отечества времена быть трусом.

Мауту было плевать в этот вечер на всех, даже на Селима. На следующий день были запланированы похороны его сына.

Тело Маунда было доставлено в столицу личным самолётом Пихте Залеса. Этот акт вызвал двусмысленные настроения в обществе и во власти. Но Мауту впервые было всё равно о чём болтает общество, ему хотелось лишь похоронить сына, уже второго в этом году и последнего. Хоть и погибли Мау с Маундом практически в одно время, младший уже давно лежал в земле, на далёком кладбище, вдали от столицы и людских глаз. Мать тайно перезахоронила его, получив на это устное согласие его убийцы и по совместительству – его отца. Ни почестей, ни прощальных слов, ни надгробия. Просто маленькая могилка в лесной части далёкого кладбища, под одиноким деревцем. Только мать пролила над ним слёзы, Мурзан даже не отменил совещания в тот день.

Маунда же планировалось хоронить с грандиозными почестями, с панихидой и траурным проходом с гробом по городу. На этом более всего настаивал даже не убитый горем отец, а его товарищ Хегер, что всеми силами вложил в нескончаемый поток пропаганды образ погибшего генерала. Люди должны были объединиться вокруг скорбящего лидера, помочь преодолеть ему потерю, для этого на